Том 7. Последние дни

Через час дашь лошадей. Под возок тройку и под... (показывает коротким жестом в окно) пару.

Тургенев сбрасывает шубу и, обжигаясь, пьет чай.

Станционный смотритель. Тройку-то ведь, ваше...

Ракеев. Слышал, что я сказал? Через час дашь тройку! (Бросает на стол подорожную. Берет стакан, пьет.)

Станционный смотритель. Слушаю. Слушаю.

Ракеев. Мы на час приляжем. Ровно через час... часы-то есть у тебя? Через час нас будить. Александр Иванович, угодно, час поспим?

Тургенев. О, да, да. Я не чувствую ни рук, ни ног.

Ракеев. Ежели будет какой-нибудь проезжий, буди раньше. И дай знать жандарму.

Станционный смотритель. Понял. Слушаю.

Ракеев (смотрительше). А тебе, матушка, нечего в окно смотреть, ничего там любопытного нету.

Станционный смотритель. Слушаю. Слушаю. Пожалуйте на чистую половину. (Открывает дверь в другую комнату.)

Смотрительша вносит в другую комнату свечку и возвращается. Ракеев идет в другую комнату. Тургенев за ним.

Тургенев. О, Боже мой... (Греет руки.)

Дверь за Тургеневым и Ракеевым закрывается.

Смотрительша (шепотом). Кого, кого это они?

Станционный смотритель. Ежели на улицу выглянешь, я тебя вожжой! Беду с тобой наживешь! Вот оказия навязалась... и надо же было им по этому тракту! Выглянешь — я тебе!.. Ты с ним не шути!

Смотрительша. Чего я там не видела.

Станционный смотритель берет фонарь и выходит наружу. Смотрительша тотчас бросается к окошку, дышит на него, протирает, смотрит в окно. Наружная дверь открывается, и входит Пономарев.

Пономарев (шепотом

). Легли?

Смотрительша. Легли.

Пономарев. Давай на полтину. Кости замерзли!

Смотрительша бросается к шкафчику, достает штоф, наливает стакан водки, из-за шкафчика выносит кадочку с огурцами, ставит перед Пономаревым. Пономарев выпивает, закусывает, трет руки.

Давай второй.

Смотрительша (наливая). Да что же вы так, вы бы сели, обогрелись.

Пономарев. Обогреешься тут!

Смотрительша. А куда путешествуете?

Пономарев. Ох вы, бабье племя! Ты все равно как Ева! (Выпивает, дает смотрительше деньгу и выходит.)

Смотрительша схватывает платок, набрасывает. Но наружная дверь открывается, и входит Битков. Смотрительша снимает платок. Битков в шубенке, уши у него под шапкой повязаны платком.

Битков. Заснули? Ох... (

Стонет, подходит к огню.)

Смотрительша. Озябли?

Битков. Ты в окно погляди, что спрашиваешь? (Садится, кряхтит, развязывает платок. Строго.) Ты — смотрительша. То-то, я сразу вижу. Как звать?

Смотрительша. Арина Петровна.

Битков. Давай, Петровна, штоф.

Смотрительша подает штоф, хлеб, кадочку с огурцами. Битков жадно выпивает стаканчик, снимает шубенку.

Что же это такое, а? Пресвятая Богородица... пятьдесят пять верст! Вот связала!

Смотрительша. Кто это связала?

Битков. Судьба. (Выпивает.) Ведь это рыбий мех! Да нешто это мыслимо!

Смотрительша. Ну никому! (Крестится.) Ну никому! Ни кот, ни кошка не узнают! Скажите, кого везете?

Битков. Не спрашивай. Государственное дело.

Смотрительша

. И что же это вы, нигде не отдыхаете? Да ведь замерзнете.

Битков. Ему теперь не холодно. (На цыпочках подходит к внутренним дверям.) Захрапели. Это зря! Ведь сейчас будить. (Выпивает.)

Смотрительша. Куда везете?

Битков. Но-но-но-но! У меня выпытывать? Это, тетка, не твое дело! Это наше занятие.

Пауза.

В Святые Горы... Как его закопаем, ну тут и мою душу наконец на покаяние. В отпуск. Его в обитель дальнюю, а меня в отпуск. Ах, сколько я стихов переучил!

Смотрительша. Что это вы меня мучаете, все непонятное говорите?

Битков (выпивает, пьянеет). Да, стихи сочинял. И из-за тех стихов никому покоя! Ни ему, ни начальству, ни мне, рабу Божиему, Степану Ильичу! Я за ним всюду. Но не было фортуны ему! Как ни напишет, мимо попал, не туда! Не те, не такие!

Смотрительша. Да неужто казнили его за это?

Битков. Ну, ну, ну, ну... С тобой разговаривать! Ох, дура! А впрочем, может быть, ты и не дура. Только я на него зла не питал, вот крест! Человек как человек! Одна беда — стихи. Я за ним всюду, даже на извозчиках гонял. Он на извозчика, я на другого — прыг!.. Потеха!.. (Пьянеет.)

Смотрительша. Теперь-то он помер? Теперь-то чего же за ним?

Битков. Хе! Помер! Помереть-то он помер, а вон видишь — ночью, буря! Столпотворение! А мы по пятьдесят верст! Вот тебе и помер. Я и то опасаюсь, закопаем мы его, а будет ли толк? Опять, может быть, спокойствия не будет?