Том 9. Письма 1915-1968

Что же касается некоторых неточностей (престарелый художник, писавший по памяти), то здесь возможно смещение фактов, воспринятых мною в детстве. В этом я, будучи взрослым, могу покаяться за десятилетнего мальчика.

Обвинение в беспринципности мне, по крайней мере, непонятно. Я нигде и никогда не декларировал своего безоговорочного признания передвижников. То обстоятельство, что Пимопенко принадлежал к передвижникам, не является для меня той «благодатью», которая оправдывает все его творчество. Здесь наши взгляды, очевидно, расходятся, так как я не принадлежу к апологетам передвижничества, как единственно возможной художественной школы.

Обвинение в беспринципности повисает в воздухе и ничем не доказано. Это ясно для каждого, кто читал мои высказывания об импрессионистах, о Врубеле и других художниках — не передвижниках.

Похоже, что обвинение в беспринципности — это только одно из словечек, обязательных в документах такого рода, как письмо.

То, что Пимоненко был другом Репина, не делает его равным Репину по силе художественного мастерства. Ссылка на это, по-моему, несостоятельна.

Во всяком случае, я чрезвычайно жалею, что моя любовь к подлинной Украине не совпадает с представлением об Украине со стороны авторов этого письма.

Могу только заверить их, что я люблю Украину и ее народ и жалею, что до сих пор, очевидно, не высказал этого в своих книгах с достаточной ясностью. Но время еще не ушло, и, несмотря на свой большой возраст, я постараюсь это сделать, чтобы никакая тень не омрачала в глазах читателей дружбу, а по-моему, и полное духовное единство украинского и русского народов.

Дорогой сэр, извините, что я пишу Вам на русском языке (английского я, к сожалению, не знаю). Я думаю, что в Вашем издательстве есть люди, знающие русский язык. Они смогут перевести мое письмо.

Я рад, что Вы включили список моих книг в Ваш широко известный и прекрасный лексикон. Но список этот неполон. Его следовало бы дополнить следующими главнейшими книгами: «Романтики» (1935), «Далекие годы» (1946), «Беспокойная юность» (1955), «Начало неведомого века» (1958).

Кроме этого, в СССР и в разных странах опубликовано свыше 100 моих рассказов, несколько повестей, пьес, сказок и ряд художественных биографий писателей и художников, в том числе Киплинга, Уайльда, Эдгара По,

Христиана Андерсена и других.

Примите мой искренний привет.

К. Паустовский.

Ф. И. ПАНФЕРОВУ

18 февраля 1959 г. Ялта

Дорогой Федор Иванович!

Пишу Вам это письмо, к сожалению, наспех, так как Лев Романович сейчас уезжает. Пишу, чтобы сказать Вам, с какой радостью относятся читатели к тому, что «Октябрь» при Вас становится крупным литературным явлением, — журналом настоящей, большой и честной советской литературы.

Вы взяли на себя эту труднейшую задачу и выполняете ее с молодым и горячим сердцем, несмотря на досадные болезни. Честь Вам за это и слава.

И еще хочу поблагодарить Вас за истинно писательское отношение к рукописи, в частности моей.

Поправляйтесь, держитесь…

Передайте мой привет Антонине Дмитриевне.

Я ознакомился с четвертым вариантом сценария «Северная повесть», написанным заслуженным деятелем искусств тов. Андриканисом по одноименной моей повести, и считаю работу тов. Андриканиса удачной, передающей героическую лиричность повести.

Я даю свое согласие на экранизацию «Северной повести» в том виде, как это сделано у тов. Андриканиса.

Мне кажется, что тов. Андриканис уже сейчас может начинать постановку картины. Что же касается небольшой доработки диалогов, то я проверю их и допишу в небольшой срок — к концу марта месяца.

Этим, по существу, будет исчерпана моя работа над сценарием, так как никаких изменений я делать не смогу. Эти бесконечные изменения и привели к тому, что многие писатели, в том числе и я, избегают работать в кино*

К. Паустовский.

С. М. АЛЯНСКОМУ

20 апреля 1959 г. Ялта

Дорогой Саммир! Мое молчание — следствие «идиосинкразии» к самому процессу писания. Должно быть, это случилось со мной от чрезмерного сидения за письменным столом. Много работал. Написал большой (два листа) рассказ под странным названием «Мимолетный Париж»…

Сейчас начал писать пятую книгу автобиографической повести (Кавказ, Тифлис, Армения — нечто вроде «Королей и капусты»). В «Октябре» безобразно разбили повесть на мелкие кусочки — это выдумка Шейнина, чтобы поднять тираж. Лучше прочитайте целиком — в мае.

Татьяна Алексеевна уехала в Москву готовиться к лету. А сюда ко мне приедет в качестве медицинской сестры Галка или Соня. Числа 12–14 мая двину в Москву, к себе, на север. Увидимся, и все вам расскажу.

Моя астма присмирела. Задыхаюсь мало, все говорят, что я очень хорошо выгляжу.

Здесь ранняя, прозрачная и теплая весна. Цветут крокусы (особенно их много на Царской тропе), анемоны, барвинки — примулы, пышйо цветет миндаль и кизил, очень красиво, очень трогательно. Появились иностранные туристы. Вчера приехала бельгийская королева — очень шустрая старушка.