Томъ пятый. Американскіе разсказы

Шумная веселость овладѣла толпой. Во всѣхъ углахъ залы скакали, пѣли, кривлялись, нападали другъ на друга съ игрушечными хлыстиками въ рукахъ. Маскарадные кавалеры и дамы раздѣлялись на партіи и вели правильную войну. Даже огромные городовые, стоявшіе, какъ каріатиды, во всѣхъ проходахъ, заразились общимъ настроеніемъ.

— Хватитъ имъ веселья на цѣлый мѣсяцъ! — сказалъ мнѣ одинъ монументальный стражъ, около котораго я остановился на минуту. У него было красное лицо и широкій шрамъ на лѣвой щекѣ; мнѣ почему-то показалось, что шрамъ этотъ произошелъ отъ ножки табурета.

Я однако усталъ отъ этого движенія и шума. Въ толпѣ я потерялъ своихъ пріятелей и только подъ конецъ нашелъ еще одного знакомаго человѣка. Это былъ слесарь изъ небольшой лавочки по-сосѣдству съ моимъ домомъ, гдѣ производилась продажа и починка домашней утвари. Онъ былъ одѣтъ Фаустомъ, но черный шелковый камзолъ не очень шелъ къ его корявой фигурѣ и огромнымъ рукамъ, какъ будто вырѣзаннымъ изъ сучковатаго дерева. Впрочемъ, мой Фаустъ, повидимому, тоже усталъ отъ треволненій вечера. Свою черную бархатную маску онъ несъ въ рукахъ, и жидкіе бѣлокурые локоны, выглядывавшіе изъ-подъ берета, совсѣмъ развились отъ жары и отъ пота. Мы прошли вверхъ, отыскивая себѣ мѣсто, и, наконецъ, усѣлись на самой задней скамейкѣ, откуда ничего не было видно.

— Каково поживаете? — спросилъ я Фауста.

— Воркуемъ понемножку! — отвѣтилъ онъ, оправляя свой камзолъ.

Слово это представляло импровизированную руссификацію англійскаго глагола «work» — работать.

Фаустъ жилъ въ Америкѣ уже четвертый годъ, и рѣчь его представляла смѣшеніе изъ четырехъ языковъ, понятное только для эмигранта.

— Но теперь мы не воркуемъ, мы играемся! — продолжалъ Фаустъ съ внезапнымъ приливомъ энергіи. — Видали вы такой машкарадъ? Я думаю, въ Миншкѣ, въ Дворянскомъ собраніи, такого и половины нѣтъ.

Мой слесарь былъ пламеннымъ другомъ и патріотомъ своего новаго отечества. Каждый разъ, когда я проходилъ мимо его лавочки, онъ вытаскивалъ какую-нибудь небольшую штучку изъ числа кухонныхъ приспособленій, на которыя американцы такіе мастера, выносилъ ее на улицу и торжественно подносилъ къ самому моему носу.

— Видали вы такое прелесть? — спрашивалъ онъ побѣдоноснымъ тономъ. — Есть у васъ такое тамъ, въ Европской Россіи?

Я принужденъ былъ постоянно давать отрицательный отвѣтъ.

— А стоитъ десять центовъ! — прибавлялъ слесарь. — Не для богатыхъ людей, а для бѣдныхъ!

И теперь онъ немедленно завелъ разговоръ на ту же тему.

— Видите, какая это страна? — сказалъ онъ. — Есть для богатыхъ, а есть и для бѣдныхъ… Вчера я былъ слесарь, а сегодня я — Фаустъ. А завтра… кто знаетъ, кто я буду завтра… Быть можетъ, господинъ альдермэнъ…

— А угольный трестъ! — возразилъ я не безъ задней мысли.

Мой пріятель въ минувшую зиму постоянно жаловался на высокую цѣну угля.

Но новоиспеченный американскій патріотъ и на этотъ разъ оказался неуязвимъ.

— Что намъ трестъ? — сказалъ онъ, нахмуривая брови. — Вотъ на прошлой недѣлѣ въ Бруклинѣ люди разобрали поѣздъ съ углемъ.

Дѣйствительно, въ срединѣ зимы во многихъ городахъ Америки раздраженные жители останавливали проходившіе мимо поѣзда съ углемъ и правильно дѣлили топливо по рукамъ.

Двѣ могучія мѣдныя трубы протрубили переливчатый сигналъ, принятый для военной тревоги въ американскомъ армейскомъ обиходѣ. Сейчасъ должна была начаться процессія масокъ и выборъ избранниковъ конкурса.

Мы опять прошли впередъ и остановились въ проходѣ, наблюдая за движеніемъ толпы. Она сжалась плотнѣе, широко открыла круговые проходы вдоль стѣнъ залы, потомъ развернулась на четыре фронта лицомъ къ свободной дорогѣ, по которой должна была пройти процессія. Сверху вся эта масса людей, стиснутыхъ плечомъ къ плечу въ этомъ кругломъ пространствѣ, казалась огромнымъ организмомъ, страннымъ, безформеннымъ и живымъ, похожимъ на гигантскую амебу, поминутно измѣняющую свой видъ и выпускающую щупальцы по сторонамъ.

Мнѣ пришло въ голову, что въ сущности эта общественная амеба составляетъ только частицу огромнаго и оригинальнаго міра, который выросъ почти внезапно, сложившись по преимуществу изъ русскихъ переселенцевъ, и теперь составляетъ одно изъ рѣдкихъ зрѣлищъ Нью-Іорка, не хуже Бруклинскаго моста или висячей желѣзной дороги. Человѣческая толпа представилась мнѣ, какъ живой песокъ, который общественныя бури пересыпаютъ съ мѣста на мѣсто и перебрасываютъ черезъ океанъ, постепенно обволакивая земной шаръ. Тамъ, за океаномъ, на безбрежныхъ и плоскихъ равнинахъ бури выростали такъ таинственно и сильно… Я почувствовалъ себя маленькой песчинкой, выброшенной на минуту изъ средины живого вихря, который несется впередъ, увлекаемый неизвѣстной силой къ неизвѣстному будущему.

Нью-Іоркъ, 1903.

Въ театрѣ