Томъ пятый. Американскіе разсказы

Гординъ одаренъ безспорнымъ драматическимъ талантомъ, но еще больше у него драматической дерзости. Онъ беретъ драму Гёте, трагедію Шекспира или повѣсть Толстого, перекладываетъ ихъ на еврейскіе нравы, пересыпаетъ острыми словечками и библейскими изреченіями, и въ концѣ-концовъ получается совсѣмъ новая пьеса, и если бы авторъ мѣстами нарочно не подчеркивалъ своихъ заимствованій, о первоначальномъ оригиналѣ нельзя было бы догадаться. Еврейскій «Фаустъ» Гордина называется «Богъ, дьяволъ и человѣкъ». Эта пьеса наполовину библейская и глубоко трагическая. Богъ разрѣшаетъ сатанѣ искусить бѣднаго и благочестиваго Штама, переписчика священныхъ книгъ въ городѣ Дубровнѣ. Сатана заявляетъ, что еврея легче всего соблазнить золотомъ, и успѣваетъ навязать новому Іову лотерейный билетъ, который выигрываетъ 50,000 рублей. Штамъ быстро богатѣетъ, ссорится со своими сосѣдями, бѣдными ткачами, потомъ разводится со старой женой и женится на ея молоденькой племянницѣ. Ткачи пытаются основать товарищество для производства молитвенныхъ полотенъ, но Штамъ устраиваетъ большую фабрику, разоряетъ конкуррентовъ и заставляетъ всѣхъ ткачей поступить къ нему въ рабочіе. Машины на фабрикѣ Штама не ограждены, какъ слѣдуетъ. Въ послѣднемъ актѣ молодой рабочій, сынъ бывшаго друга Штама, который былъ также организаторомъ разоренной артели, попадаетъ рукой въ колесо, и кровь брызгаетъ Штаму въ лицо. Раненаго уносятъ завернутымъ въ одно изъ новыхъ молитвенныхъ покрывалъ, а черезъ часъ онъ умираетъ подъ ножемъ врача во время мучительной операціи. Старикъ-отецъ является съ окровавленнымъ покрываломъ въ рукахъ и бросаетъ его къ ногамъ Штама. «Возьми свое покрывало! — говоритъ онъ. — Раньше ты обмывалъ свое тѣло, прежде чѣмъ написать имя Всевышняго, а теперь ты моешься въ человѣческой крови. Вычти убытокъ за порчу покрывала изъ недоданной платы моего убитаго сына!»… Потрясенный Штамъ читаетъ мрачную покаянную молитву изъ еврейской службы въ судный день, потомъ скручиваетъ изъ покрывала веревку, привязываетъ ее къ своему несгораемому шкафу, гдѣ хранится 70 тысячъ рублей. Окровавленную часть онъ укрѣпляетъ вокругъ шеи и вѣшается, доказывая этимъ, что власть золота имѣетъ свои предѣлы. Пьеса кончается отдаленнымъ пѣніемъ ангеловъ, воспѣвающихъ творческую силу и безсмертіе жизни.

Имя еврейскаго Шекспира досталось Гордину не даромъ, ибо онъ написалъ не только «еврейскаго короля Лира», но даже «еврейскую королеву Лиръ». Первая пьеса была написана для Адлера, а вторая для актрисы изъ соперничающаго театра, которая въ настоящее время вышла замужъ за собственника большой еврейской газеты и появляется на сценѣ только въ исключительныхъ случаяхъ. Къ слову сказать, актриса эта совершенно безграмотна и только недавно научилась немного читать по-еврейски. До послѣдняго времени она разучивала свои роли со словъ чтеца; это не мѣшаетъ ей быть лучшей еврейской актрисой въ Нью-Іоркѣ и до сихъ поръ, когда она играетъ, публика раскупаетъ билеты за недѣлю впередъ. Впрочемъ, и самъ Гординъ написалъ свои первыя пьесы русскими буквами, ибо онъ очень плохо зналъ еврейскую грамоту и научился ей только впослѣдствіи въ Нью-Іоркѣ. То же самое можно сказать о цѣлой толпѣ еврейскихъ писателей и газетчиковъ. Лучшіе изъ нихъ, вышедшіе изъ русскихъ студентовъ или литературныхъ работниковъ, писали свои первыя статьи русскими и латинскими буквами и научились еврейскому письму только съ теченіемъ времени.

Оркестръ сыгралъ Крейцерову сонату Бетховена вмѣсто увертюры, потомъ нѣсколько дѣйствующихъ лицъ вышло на сцену, и дѣйствіе началось. Пьеса сразу открылась трагедіей. Старшая дочь купца Фридлендера въ Кременчугѣ сошлась съ офицеромъ изъ хорошаго дворянскаго рода, которому мать запретила слишкомъ неравный бракъ. Молодой человѣкъ, сознавая, что онъ обезчестилъ свою возлюбленную, въ отчаяніи лишаетъ себя жизни. Дѣвушка между тѣмъ родитъ ребенка. Фридлендеръ выдаетъ ее замужъ за очень бѣднаго начинающаго скрипача, потомъ ликвидируетъ свои дѣла, и вся семья уѣзжаетъ въ Америку.

Обстановка сцены была совершенно русская, какъ въ зажиточномъ провинціальномъ домѣ средней руки. И даже по самымъ рѣчамъ дѣйствующихъ лицъ можно было заключить, что авторъ думалъ по-русски, сочиняя свою пьесу. Рѣчь Фридлендера пересыпана русскими восклицаніями; молодая дѣвушка, младшая дочь Фридлендера, убирая комнату, тихонько напѣвала русскій романсъ, и когда героиня прочла по-еврейски предсмертное письмо своего возлюбленнаго, простое, короткое и трогательное, мнѣ невольно захотѣлось перевести его съ этого неуклюжаго и неразвитаго нарѣчія на тотъ языкъ, къ которому оно, очевидно, принадлежало.