Тонкий лед

Она вдруг заметила: защита Мейнарда снова изменилась, поменяла цвет. Теперь это не была стальная и местами ржавая корка, и не отблеск железа, и не чистота холодного осеннего неба; щит, прикрывавший дар, сделался теплее, словно огонь в домашнем очаге. Он переливался оттенками коричневого, золотого и чуточку алого, словно пробегали по нему крохотные саламандры. И в какой-то миг, сидя рядом и держа Мейнарда за руку, Альвдис всей душой, всем своим даром ощутила, что теперь может помочь! Словно перед нею открылась некая дверь, ведущая внутрь дара Мейнарда, и его сила сказала: «Я нуждаюсь в излечении. Помоги мне».

Остаток ночи Альвдис сидела, переливая свое умение в дар боевого мага, заращивая ранки, оставленные в душе, помогая обрести целостность и свет. Оказывается, нет в том, кто распахивает боевые крылья, ничего плохого. Просто такой вот дар преподнесли ему боги, не каждый может справиться — а Мейнард смог, и Альвдис осталось лишь слегка помочь, влив в чужую силу то, чего недоставало. Любовь. Девушка не знала, что видит в своих теперешних снах Мейнард, однако ее не отпускало чувство: сновидения меняются, а боги помогают уставшей душе обрести покой. Не после смерти, сейчас. Чтобы человек мог жить дальше.

Когда наметился рассвет, Альвдис выбралась из повозки, наскоро убрала волосы под покрывало и решительно направилась прочь от стоянки отряда. Рэв, спавший чутко, приподнялся и вполголоса спросил, нужно ли ее сопровождать, но Альвдис покачала головой. Ничего с нею тут не случится; да и большинство воинов ещё спало мертвецким сном. Все устали.

Альвдис было все равно, что на ней надето и готова ли она для визита к королю; она знала — подождет, сколько потребуется, и войдет, когда разрешат, но войдет так или иначе. Однако, когда она подошла к королевскому шатру и обратилась к стражнику, выяснилось, что правитель не спит; после непродолжительных переговоров Альвдис разрешили войти.

Людовик сидел на разобранной постели, в рубахе и штанах, босиком, и, подложив дощечку, что-то писал на листе бумаги. Когда Альвдис вошла, он отложил перо.

— Какой ранний визит, северная госпожа, — сказал король на своем забавном норвежском. — Что привело тебя ко мне на рассвете? Только говори скорее. Я пишу супруге и не хотел бы терять время.

Альвдис покосилась на отложенное письмо и вдруг неожиданно для себя самой поинтересовалась:

— Вы ведь любите ее, верно?

Людовик усмехнулся, пощекотал усы кончиками пальцев.

— Что такое любовь для королей? Она не выгодна, а порой даже опасна. Поэтому мы с Эммой всегда почтительны друг с другом, а как проводим время в спальне — это никому знать не надо. Но тебе, северянка, скажу: да, так и есть. Нравится ответ?

— Очень, — вздохнула Альвдис и приступила к делу, чтобы не испытывать терпение Людовика. — Я своего супруга полюбила, когда увидела. Сначала мне казалось, что позже, а теперь я понимаю — тогда, когда он заговорил со мной впервые. Он самый лучший человек для меня, он спас меня от смерти и бесчестья, и каждый день с ним — это подарок моих богов. Ты понимаешь, о чем я говорю, государь?

— Понимаю, — сказал Людовик. Он слушал ее без насмешки, внимательно.

— Отпусти его, — попросила Альвдис. — Я вижу, что он любит тебя, как брата, и не хочет огорчать тебя, уезжая. Но он и вправду теперь желает другого. Если останется здесь, не выйдет ничего доброго. Я тоже одаренная, я знаю. Отпусти его, и однажды он вернется, приедет к тебе как друг, и вы обрадуетесь встрече. Просто бывает так, что дорога изменяется и делает нас другими. Мейнард теперь другой.

— Я всегда думал, он не найдет себе супругу, — произнес король негромко, и тут Альвдис заметила почему-то, что он сейчас без короны — та валялась на столе, словно простой кусок металла. — Мейнард не любит делать людей несчастными, а с ним тогда вряд ли была бы счастлива женщина. Особенно такая, как ты. Хотя бы потому, что ты с ним теперь и вы счастливы, я вижу, что он изменился. Мне хочется отпустить его, северянка, но свобода не дается легко, верно?

И тут, по его глазам, по неуловимому изменению тона Альвдис поняла.

— Ты завидуешь ему, государь?

— Завидую, — не стал отрицать Людовик, — конечно. Мы с ним слишком похожи, чтобы я не попытался… примерить его плащ. Разве что его волшебством я не обладаю, а так… И я гневаюсь, когда думаю о том, как легко ему это досталось. Он может попросить меня, получить разрешение, оставить все былое и уехать, чтоб проводить свои дни так, как вздумается. А мне так не поступить никогда. И я слишком устал, чтобы быть милосердным.