Тонкий лед

Альвдис, однако, не считала, что нужно падать и засыпать прямо сейчас. В реку войти было нельзя, по ней иногда ещё проплывали трупы, а вода так и не утратила кирпичный оттенок. Кто-то из франков по просьбе Альвдис ещё днем принес несколько ведер воды и вылил в пустую бочку; этой водой Мейнард и помылся — вернее, жена молча и быстро смыла грязь и запекшуюся чужую кровь с его рук, лица, всего тела. Он стоял, чувствовал, как прохладные струи стекают по спине, как липнут к шее мокрые волосы, и думал: наверное, так ощущали себя люди, вошедшие в реку к Иоанну Крестителю. Страшно уставшими, но обновленными.

Он забрался в повозку и осуществил свое второе желание — упал и уснул.

ГЛАВА 25

Король поднес Мейнарду чашу и, улыбаясь, сказал:

— Выпей.

Мейнард посмотрел, что там, в бронзовом нутре. Как странно: вино замерзло, покрылось коркой полупрозрачного льда, и чтобы добраться до напитка, надо лед разбить. Он нажал пальцем, проломил тонкую корочку и, стараясь не обращать внимания на плавающие в чаше льдинки, сделал глоток. Что-то не так было с этим вином, слишком оно густое и соленое… А потом Мейнард понял — это кровь.

Король Людовик стоял и улыбался.

— Ты просил у меня чашу дружбы? Вот она.

— Я не такую просил, — сказал Мейнард, но правитель его, кажется, не услышал.

Чаша полетела на пол, стол опрокинулся, Людовик исчез. Мейнард остался один в полутьме на широкой дороге. Он видел свечение впереди и знал, куда ведет этот путь. В самое страшное место на земле, в небольшой тихий ад, созданный им, Мейнардом, специально для себя.

Но нужно было идти, и он пошел. Пыль прилипала к босым ногам и казалась пеплом. А может, это пепел и был.

На сей раз все было по-другому. Ни огня, ни криков, ни крови. Двери в дома стояли распахнутые, и из них лился свет — но не яростная пляска всепожирающего пламени, а обычный приглушенный свет из глиняных плошек. Такие ставят на стол, когда семья садится ужинать. Режут теплый хлеб, льют молоко в кружки с толстыми стенками, черпают одной ложкой из общего котла. Говорят о дневных делах, переглядываются, смеются. Если постучит кто-то в окошко, идут посмотреть: кто это пришел на ночь глядя?

Мейнард шел по деревне и не решался так постучать.

Вот колодец, изогнувший деревянную шею, как журавль, вот деревянное ведро с каплями на железном ободе, вот следы детских ног, отпечатавшиеся на влажной земле. Вросший в землю камень с высеченными на нем рисунками, стоявший здесь с незапамятных времен. Мейнард остановился и некоторое время смотрел, как над крышами восходит луна. Он смутно помнил, что должна быть осень, однако кругом царило лето, очень теплое, очень спокойное и по-настоящему живое.

А потом Мейнард понял, что не один. Они выходили из домов и смотрели на него, и он опустил глаза, так как стыд и горе поднялись в нем темной волной. Он не видел тех, кто сейчас медленно приближался к нему, только слышал их шаги, дыхание, шелест одежд.

Потом кто-то взял его за руку.

Мейнард посмотрел.

Это был мальчик, которого он запомнил совсем другим — но, может, неправильно запомнил? Потому что с этим сорванцом ничего не случилось. Мейнард знал откуда-то, что ему двенадцать лет, что он любит лазать по крышам, ловить лягушек и воровать яблоки у соседа. Мальчик улыбался широко и весело, и Мейнард невольно улыбнулся в ответ. Тогда ребенок потянул его за руку, заставляя обернуться, не смотреть больше в землю — лучше взглянуть, кто вышел из домов.

Мейнард решился. Он повернулся и увидел их всех. Женщину со светлыми волосами, нежно укачивающую ребенка. Старика, опирающегося на суковатую палку. Молодых девушек, которые вплели цветы в волосы. Одна из них, чье лицо особо врезалось в память, вдруг шагнула вперед, потом еще и еще, пока не оказалась рядом с Мейнардом. Он чувствовал, как по щекам текут слезы, но не мог оторваться уже — глядел и глядел на нее, и не было в ее лице больше ничего страшного.

А потом она встала на цыпочки и обняла Мейнарда, прильнув к нему летним запахом, цветочным благословением, и он неловко обнял ее одной рукой в ответ, другой по-прежнему сжимая ладонь мальчишки.

Альвдис забралась в повозку и легла рядом с мужем, но не сомкнула глаз. Она обнимала Мейнарда, чувствуя, как он вздрагивает и бормочет во сне. Ему, наверное, опять снилось то, что он совершил; после двух ужасных дней возвращались кошмары. И Альвдис понимала, что дальше так продолжаться не может. Людовик, следуя своим королевским капризам, учнитожит Мейнарда снова. Нет, в тот, первый, раз король был не виноват в случившемся, но теперь может совершить нечто страшное, просто не подумав об этом. Что может быть страшнее того, чтоб загубить человеческую душу? Каким бы богам ни молился этот человек…