Тоннель

Однако избитый вел себя необычно: не шептал, не прятался, а говорил громко и даже весело, как если бы ни о чем просить не собирался, а наоборот, была у него для Валеры какая-то приятная новость.

— Друг, — повторил он. — На пару слов, — и еще раз поманил, а когда Валера неохотно приблизился — чуть-чуть, на шажок, — уставился прямо на оттопыренную полу Валериного плаща и спросил с любопытством: — Чего у тебя там? А?

Вопрос звучал невинно, и голос у избитого незнакомца был ласковый, но Валера почему-то сразу понял, что подошел зря и что никакой это не заложник. И нужно сейчас же, быстро, любой ценой отсюда выбираться, даже если бомба ему померещилась, причем желательно — бегом.

— Ну чего ты? — сказал избитый и улыбнулся. — Покажи.

И убежать стало нельзя. Попросту нельзя, и всё, и спасла Валеру, как ни странно, окаянная толстожопая стерва, которая в эту непростую для него минуту объявилась наконец сама, да еще не одна, а с хмурым телохранителем и группой нагруженных коробками мужиков. Притормозила свой караван у черного Лендкрузера Прадо и громко постучала кулаком по капоту. ПОНЕДЕЛЬНИК, 7 ИЮЛЯ, 18:15

Молитву прибытие продуктового обоза остановило сразу, словно она и понадобилась затем, чтобы призвать этот самый обоз, и вот наконец достигла цели. Внутри баррикады наступило оживление, молящиеся повскакали на ноги и бросились к Лендкрузеру. Туда же после краткого колебания поспешил и Валерин мучитель, но по пути оглянулся и неожиданно подмигнул, как если бы появился у них теперь какой-то общий веселый секрет и разговор их непременно продолжится. Вот сейчас и настало самое время Валере бежать, не оглядываясь, но стерва была вот она, в тридцати шагах, и наверняка уже заметила его. Да точно заметила. А он вовсе не был уверен, что нужен шефу один, и остался.

Женщина из Майбаха между тем о толстом водителе совершенно забыла и уж тем более его не высматривала. Она только что в который раз прошагала добрых полтора километра по жаре и мечтала сейчас содрать к чертовой матери не только туфли, но и пиджак, рубашку и лифчик. Сбросить на пол, погасить свет и упасть в холодную постель. Ради того чтобы решить наконец досадную проблему с баррикадой (а решать ее было пора), раздачу еды и список пришлось оставить на идиота-лейтенанта, которому она и машину бы помыть не доверила. К тому же добровольцев для водяной экспедиции набрать оказалось непросто, и на уговоры она тоже потратила время, а еще предстояло ведь возвращаться. Часы показывали шесть вечера, и ей впервые начинало казаться, что она может не справиться, не успеть. Поэтому, когда убийца полицейских с глумливой своей улыбочкой сунул руку в одну из коробок, вытащил банку фасоли и поднял над головой, а паства его принялась вопить и обниматься, как победившая футбольная команда, женщина из Майбаха пришла внезапно в сильнейшее раздражение, если не сказать в ярость. В обычную, непрофессиональную человеческую ярость, и до крови прокусила губу, чтобы не схватить наглого мерзавца за горло. И всерьез опасалась, что не удержится, несмотря на последствия.

То же странное раздражение чувствовал сейчас и седой таксист из Андижона. Во-первых, из-за испорченной молитвы, которую прервали на полуслове. Надменная русская могла и подождать, и даже правильно, важно было заставить ее смирно постоять у стены и послушать, чтоб она поняла наконец: ее глупая еда — не главное. Что дело вообще не в еде. Сбить с нее спесь и научить уважению, а не кидаться ей навстречу, как индейцы за стеклянными бусами.

Но было что-то еще. Точно было что-то еще. Вот уже несколько часов его мучила необъяснимая кислая тревога — из тех, какие бывают на рассвете, когда вдруг просыпаешься с чувством, что случилась беда, но не можешь вспомнить какая. И появление каравана с продуктами тревогу эту не рассеяло, а словно бы, напротив, укрепило. Он стоял напряженный, с кулаками в карманах, морщился от радостных воплей и думал: что? Что? Но ответа не находил.

И даже смешливый убийца полицейских, если присмотреться, растерял изрядную долю былой своей безмятежности. Как-то слишком шумел, суетился, улыбался кривовато и с натугой и все время к тому же оглядывался через плечо, словно оставил без присмотра сумку с деньгами. А потом добровольцы внесли коробки с консервами, и оказалось, что их всего пять штук (как, собственно, и самих добровольцев). Пять мятых картонок печеной фасоли с грибами «Тещина закуска», и больше ничего. И тогда лицо его вытянулось, а улыбка слетела совсем.

— Это что? — спросил он. — Я не понял, стоп, это что? — а потом вдруг дернул щекой и закричал: — Что за хрень, эй! Мы не так договаривались, где остальное?

Голос у него стал неприятно, почти по-женски высокий, и похоже было, он затопает сейчас ногами или пнет коробку.