Топор Ларны

Рослый выродёр, новый объект общего внимания, без спешки отстегнул из-под колесных перекладин свой топор, снял с него чехол. Скинул плащ, затем куртку. Остался в тонкой тёмной кольчужке, на вид не особо надежной. Натянул шуршащие перчатки. Добыл оттуда же, из-под головогруди старого Жафа, кольчужную шапочку, стекающую мелкой чешуей звеньев на плечи.

– Это наша ковка, – оживился хранитель ар-Рафт. – Кто там печенью богат? И мне тарелку. Наша ковка лучше южной. Клеймо на топоре полное, варочная сталь, северная, а не ваша, пережжённая и сухая. Наша вон – вся как масло, темна и без блеска, знатная работа.

Ларна чуть поклонился Жафу. Потом Шрому, едва способному ответно поднять ус. Шрон уже был рядом с братом и пробовал лечить по мере сил. Ларна отвернулся, щелкнул языком, подзывая страфа. И зашагал к помосту.

– Страф против правил, – сдавленно просипел ар-Багга.

– Тогда пусть гнилец бросит алебарду и прочее оружие, оно всё против правил, мы – выры, у нас природный панцирь и клешни имеются, – возмутился ар-Рафт.

Снова наступила тишина. Ларна движением руки опустил птицу на колени и забрался в седло. Кланд с сомнением глянул на алебарду, покосился на своих сторонников. Как воевать со страфами, он слышал. Но смутно и очень давно. Вроде, их надо путать усами по ногам… Усы у кланда были коротковаты, что маскировалось ношением парадных золотых подвесок непомерной длины.

Вороной в одно движение взвился на край помоста и зашипел, сгибая голову вниз. Тёмный топор приветственно качнулся. Ар-Лим, который заключил различных споров уже на два десятка тарелок печени, пребывал в пьяно-превосходном настроении. Именно он азартно влепил всем хвостом по полу, обозначив начало боя.

Кланд настороженно, медленно шагнул вперёд, и ещё раз. Поправил оружие в руках, шире перехватил алебарду. Вороной страф заклокотал, вскинулся – и прыгнул с места вперед и вверх. Так резко, что кланд на миг растерялся, удар обоих топоров прошёл по ногам птицы вскользь, задев лишь выпущенные когти, отбившие его и направившие руки вниз, к помосту.

Вороной не сбился с намеченного направления. Его когти всей силой, накопленной прыжком, смяли задние лапы кланда и ограничили его подвижность – пусть и ненадолго.

Кланд ударил алебардой почти вслепую. Мгновенно он с ужасом осознал потерю обоих глаз на стеблях – когда птица их уничтожила, кланд даже не заметил, боль лишь теперь ударила, и оказалась страшна.

Ларна щелчком языка подал новую команду. Страф перестал скрести когтями по броне, отпрыгнул. Поджал пробитую сталью ногу и жалобно заклокотал.

Кланд тоже не молчал, он визжал позорно и громко, хотя закон мелководья гласит: раны не обозначают криком, бойцу пристало терпение, кровь его во время поединка совершенно холодна… Но кланд уже выгибался и бился, как полураздавленный червяк. Сталь панциря сковывала движения, ограничивала замах рук.

Алебарда хрустнула, когда её древко перерубил тёмный топор. Кланд молотил во все стороны уцелевшими руками суматошно и остервенело, изо всех сил. Один раз он ощутил, что попал во что-то плотное, но почти сразу возросла тяжесть на горящем от боли хвосте, и кланд осознал положение птицы. Он начал заваливаться на бок, готовя кувырок, сминающий врага…

Тёмный топор, на вид и правда, словно в масле выдержанный, уже скользил с неприятным грубым звуком вниз, целясь с пугающей точностью в стык открытого кувырком брюшного щитка. Южная сталь жалобно охнула, замки соединения бессильно распались. Боль в утраченных глазах и подпорченном хвосте перестала беспокоить кланда. Он впервые в жизни на своем опыте узнал, каково это: когда тебе взламывают панцирь.

Спинной глаз отметил черную тень страфа, бегущего по широкой дуге. Вороной прихрамывал, но клокотал победно, громко. Страф был без седока, отягощающего, тормозящего движения. Вот голова дернулась – и зрение сжалось до жалких возможностей обзора пары нижних лицевых глаз…

Снова мелькнул топор, отсекая руку с цепом. Кровь пузырилась и пятнала помост.

Собственный крик заполнял слух кланда и делал вибрирующий ужас – вселенским, неодолимым. Кланд с отчаянием осознал себя всего лишь большой и беспомощной рыбиной под разделочным ножом. Больно, страшно и безнадёжно… Он даже рассмотрел ужасающе спокойный и деловитый прищур серых глаз, когда его лишали лучшей – вполне здоровой и мощной – клешни. А потом и второй.

Аффар ар-Сарна, недавно владевший всем миром, остался теперь лежать на помосте всего лишь окончательно раздавленным червяком, тушей без лап и рук. Жалким обрубком, ещё живым и страдающим.

С каким-то запоздалым ужасом припомнилось: он сам приказал найти этого выродёра, тогда ещё мальчишку. Он вложил немало золота в обучение и воспитание сильного, злого наёмника. Здесь, в главном бассейне, мягкотелому подробно рассказывали о слабых местах выров и способах их убийства. Медленного и страшного. Это он, кланд, решил, что оставшегося без лап полнопанцирного надо выкладывать на солнце, чтобы повинный перед ар-Сарна страдал много дней… Если сошедшие с ума хранители пожелают – и сам кланд, будет сохнуть так же.