Тоска по чужбине

Стрелять, скакать и драться покуда приходилось Монастырёву с его отборной сотней из государева полка. Михайло начал опасаться (и Соколинский своей длинногубой улыбкой укреплял его страхи), что Полубенский, обманув всех, утёк за Даугаву, к своему начальнику. Однажды на Венденской дороге дозор углядел шестерых всадников, торопившихся на юг. Михайло помчался за ними, его обогнали пятеро самых нетерпеливых и злых рубак, он оглянуться не успел, как четверо из утекавших немцев легли на побитую копытами дорогу, исполосованные саблями. Ругаться было бесполезно, дети боярские зверели в пустых погонях и дозорах, им, как и всему войску — двадцатитысячному зверю, нацеленному на настоящую войну, — обрыдло мирное бездомье...

Из не убитых один закричал по-русски: «Не секите меня, робяты!» Он оказался человеком князя Полубенского. Другой был немец. Их привели на мызу, к Черемисинову. Покуда Бельский показывал усердие под стенами на другом берегу Гауи, Деменша оставался на Венденской дороге для связи с главной ставкой.

Сперва допрашивали немца. Тот повторил уже известное — князя-де увезли в Венден, к королю. Поляк не менее твёрдо заявил: «В Венден князя Александра не важивали, он оставался в Вольмаре, под стражей». Оба, собачьи дети, ехали из Вольмара, смотрели в глаза друг другу и говорили разное. Кто лгал?

Черемисинову уже осточертела «та бисова сопель». Ругаясь, он вышел на крыльцо. Во дворе мызы всегда стояли подсёдланные, с втянутыми боками и животами кони для лёгких гончиков. Деменша подышал прохладой, настоянной на конском поте и навозе, брезгливо оглядел недавно чистый дворик (трава спорыш затоптана, тополёк обглодан озверевшими от вечных гонок жеребцами) и кликнул очередного посыльного. Запрос, конечно, вызовет досаду государя, но перед таким упорным противоречием разных свидетелей Деменша был бессилен.

Так и случилось: часа через четыре Иван Васильевич прислал, вместе с упрёком в дурости, наказ — поляка, поскольку он больше знает о Полубенском, пытать. Наказ привёз Иван Воейков, его Черемисинов и оставил с очи на очи с пленным. Нехай попробует.

Поляк молча выдержал всё, что с ним проделали. Михайло вышел в сени, потом во двор, опасаясь воплей, но ничего не услышал. Когда он вернулся, поляк ругался резким, тонким голосом:

   — Клятые московиты, альбо я што дурное зробил? Сказано, не возили князя в Кесь!

   — Что же он, в Володимерце сидит? — спросил Монастырёв.

   — Бес его мамку знает! Я в бурге был... Може, утёк, дай ему Боже.

   — Ищи! — в который раз велел Деменша Монастырёву. — Дать ещё людей?

   — Половину этих забери, — обозлился Михайло и ускакал в лес.

Над тихой Гауей он отпустил поводья, мерин пошёл вольнее. Уже поплыли в безвозвратный путь первые листья тополей, на огрубевшую щёку Михайлы легла паутинка. С правого берега Гауи хорошо просматривались городская стена, краснокирпичная церковь Симона и замок, выставивший в сторону реки сжатый кулак выносного укрепления. Сняв паутинку, Михайло вспомнил тихоню и умницу Неупокоя. Вот уж кто не метался бы по окрестностям Вольмара, распугивая одичавшую скотину и беглецов. Неупокой сперва прикинул бы, куда податься князю, если ему действительно удалось бежать.

В Венден ему путь закрыт: под городом русские войска, в городе — ненавистный Магнус. Дороги на Даугаву перекрыты, сотни разъездов мотаются по полям и лесам, Боусман просто вовремя ускользнул. Прямо на севере — законные владения Магнуса, нравы его гофлейтов Полубенскому известны. Если его и поманила, то одна дорога — к друзьям в Трикат.

Замок Трикат лежал в лесном урочище, к востоку от Вольмара, в долине притока Гауи, речки Абулс. Лесная тропа туда и более длинная дорога Михайле были известны с начала лета.

Князь Полубенский мог сбежать только пешим, да и по лесу пешему пробираться легче. Времени у него было не больше суток... Монастырёв вернулся на мызу и собрал своих.

Сухая, пыльная дорога шла по неровно залесенной водораздельной равнине между Гауей и Абулсом. Над рощами дважды появлялись и долго не пропадали шпили костёлов, таких же древних, как замки. И с той же безмолвной укоризной грозили или жаловались небу сожжённые деревни. Хлеб осыпался, никто его не убирал.

Трикат стоял на правом, холмистом и изрезанном промоинами берегу Абулса. Речка плескалась под самой стеной, вросшей в крутой откос, — тихая, мелкая, в камышах и ивах. Выше замка, у деревушки, она разливалась по пойме, — возможно, из-за запруды, построенной не ради мельницы, а из военных соображений. Дорога и брод наверняка просматривались, но это Михайлу не тревожило, лишь бы успеть перекрыть доступ Полубенскому. Драться с сотней Монастырёва драбы из замка не полезут. А вот выкуривать их оттуда осадным войскам придётся долго. Трикат построен умнее Вольмара.