Товарищ гвардии король

Вождь только руками развёл. Как, мол, с такими кадрами работать. Но потом вернулся к скользкой теме взаимоотношений с Конотопом:

— Я так понимаю, Гавриил Родионович, товарищ Кузьмич категорически против какого-либо сотрудничества?

— Не совсем так, товарищ Сталин, — пришлось импровизировать на ходу. — Иначе почему мы здесь? Но вооружение и технику — да, вы правы, Советскому Союзу придётся производить самостоятельно.

— Жаль…

— Зря жалеете. На Бога, как говорится, надейся, а сам не плошай.

— Товарищ Кузьмич ещё не сам Господь, — возразил Сталин, всё ещё не расстающийся с надеждой на помощь извне.

— Кто знает, — как можно неопределённее ответил я. — Кто знает…

Глава десятая

Искажено пространство, место, время.

Бомжей в подъезде примешь за волхвов.

— Шолом алейхем, как погода в Вифлееме?

Что нужно вам в стране бессонных свистунов?

Тимур Шаов.

Осень 36-го. Где-то в Италии.

Сержант Адам Мосьцицкий страдал. Внешне это не было заметно, но внутри… Душу не грели даже два новых ордена, торжественно вручённых перед строем батальона не далее как вчера. Вроде всё хорошо — майор Карасс подписал приказ о направлении его, Адама, на учёбу в Канское танковое училище. Но что-то не так. И назначение командиром экипажа вместо уехавшего жениться Бадмы Долбаева не уменьшило грусти и не убавило печали. СМ-1К уверенно шёл от победы к победе, соляра, снаряды и запчасти доставлялись вовремя, начальство не баловало излишним вниманием — но этого было мало.

Адам помнил ослепительно синее небо, белые комбинезоны, алмазный блеск ключей 24*32, драку с Шаргай-нойоном, не желавшим отдавать остальных боевых товарищей. И последовавшую за дракой примирительную пьянку, во время которой удалось уговорить небесного воина посодействовать возвращению радиста, башнёра и наводчика в обмен на три будущих победы, совершённых во славу Эсэге-Малана.

Да что три, Мосьцицкий отдал бы и больше, если бы не боялся невольно нарушить какие-нибудь правила буддизма, в который его записал командир. Записал, но так и не успел ничего толком объяснить. А сам бывший поляк не знал. Пожалуй, кроме того, что в настоящем буддизме нет немцев, да странную фразу "обманем падла ху…". Ну, вы поняли. Общеупотребительные ругательства, услышанные от Бадмы, в счёт не шли.

Узнать больше было не от кого и негде — Италия пребывала в вопиющей дикости. Соборы есть, аббаты, лаццарони, берсальеры, макароны, а толку нет. Гнусная страна. В библиотеках же и книжных магазинах, когда он требовал книги о своей новой вере, его в лучшем случае не понимали, а в худшем — предлагали купить "Камасутру" на итальянском с цветными иллюстрациями. Рай, кусочек которого Адаму показали, и в который теперь стремилась душа, отодвигался в необозримое будущее по причине непонимания пути к нему.

— Пся крев, ягоды мать! Что делать?

— О чём это ты? — заинтересовался Шалва Церетели, после путешествия на тот свет неожиданно утративший свой акцент. — Вино пить будешь?

— Какое ещё вино?

— Вах! Конечно дрянное, другого тут нет. Дикари! Но мы возьмём количеством, — радист постучал по броне. — Кямиль, достань командиру пару бутылок. Нет, давай четыре, за Бадму пить будем. А ты, Адам, не переживай — вот вернётся он, и поедешь в своё училище.

— Вот только как бы поздно не было.

— Зачем так говоришь? — Церетели ловко и привычно орудовал вытащенным из-за голенища штопором. — На наш век врагов хватит.

Из открытого люка показалась голова башнёра Клауса Зигби:

— Шалва, хватит квасить, твой ящик заговорил. Отвечать сам будешь или мне послать?

Радист недовольно выругался по-грузински, но полез в танк. Через минуту послышался его возмущённый вопль:

— Ты кого бараном назвал? Да за такие слова… Что? Какие баре? Зарежу, слушай. Князья Церетели самого пролетарского происхождения. Что? По буквам скажешь? Борис, Антон, Роман, Ирина… Слушай, уважаемый, зачем девушек так мало? Что? А теперь ты принимай… Три, запятая, четырнадцать, Зина, Даша, Юля, Катя. Как понял? Что? Вано, придурок, пешком дойди и скажи, да? Или так крикни. Тебе зачем рация, если через два танка стоишь?

— Чего там, Шалва? — окликнул радиста Адам.

— Обзываются, товарищ командир. Сначала бараном, потом барином…

Сержант удивлённо посмотрел в сторону машины комбата, стаявшей метров за двадцать в сторону. Не в обычаях лейтенанта Быстрицкого настолько тактично отзываться о подчинённых. Обычно все было гораздо грубее, но честнее. А тут что-то завуалированное и непонятное.

— Слушай, Церетели, это точно не итальянцы хулиганили?

— Да я это, Адам, — раздался голос за спиной Мосьцицкого.