Трагедия о Гамлете, принце датском

Первый. Он был первым, у которого был герб {232}.

Второй. Да что ты, у него не было герба.

Первый. Как, разве ты язычник? Как понимаешь ты писание? В писании сказано: Адам обрабатывал землю. А как же он мог обрабатывать землю без рук? Я тебе задам другой вопрос. Если ты мне не дашь правильного ответа, тогда признай себя...

Второй. Валяй!

Первый. Кто строит крепче каменщика, корабельщика и плотника?

Второй. Тот, кто строит виселицы. Ибо это сооружение переживает тысячу своих обитателей.

Первый. Мне нравится твое остроумие, честное слово. Виселица здесь хорошо подходит. Но почему она хорошо подходит? Она хорошо подходит для тех, кто дурно поступает, а ты дурно поступаешь, говоря, что виселица построена крепче церкви. Итак, виселица хорошо подходит для тебя. Ну, еще попробуй.

Второй. Кто строит крепче каменщика, корабельщика и плотника?

Первый. Да, ответь мне на это и передохни.

Второй. Черт возьми, я могу ответить.

Первый. Ну?

Второй. Ей-богу, не могу.

Входят Гамлет и Горацио.

Первый. Не ломай себе головы, ибо глупый осел не пойдет быстрей, как его ни бей. А когда тебе в следующий раз зададут этот вопрос, отвечай: могильщик. Дома, которые он строит, стоят до Страшного суда. Ступай сходи к Иохану {233} и принеси мне кувшин вина.

Второй комик уходит.

(Поет.) "В юности, когда я любил, любил, мне казалось очень сладким сокращать - ох! - время заба-а-а-вой, - ох! {234} - мне казалось, что не-е-ету ниче-е-го лучшего".

Гамлет. Неужели этот малый не чувствует того, что делает: он поет, копая могилу?

Горацио. Привычка развила в нем это легкое отношение.

Гамлет. Да, это так: рука, мало знакомая с трудом, обладает более изощренной чувствительностью.

Первый комик (поет). "Но старость подошла ко мне крадущимся шагом, забрала меня в когти и довезла до берега, как будто я никогда не был молодым". (Выбрасывает череп.)

Гамлет. У этого черепа был язык, и он мог петь. Этот плут швырнул его на землю, как будто та челюсть, которой Каин совершил первое убийство! Это, может быть, башка политика, которой теперь играет этот осел, а некогда он обманывал самого бога, - разве не может быть?

Горацио. Возможно, милорд.

Гамлет. Или придворного, который, быть может, говорил: "Доброе утро, любезнейший милорд! Как поживаешь, добрый милорд?" А этот, может быть, милорд такой-то, который хвалил коня милорда такого-то. Когда хотел его выпросить, - ведь это возможно?

Горацио. Да, милорд.

Гамлет. Ну, конечно, так. А теперь он принадлежит миледи Червоточине и заступ могильщика бьет его по морде. Это удивительное превращение; если бы только мы умели его наблюдать! Неужели стоило воспитывать эти кости лишь для того, чтобы играть ими в кегли? Мои кости ноют при одной мысли об этом.

Первый комик (поет). "Кирка и заступ, заступ, а также саван, - ох! - вырытая в глине яма подходит для такого гостя". (Выбрасывает череп.)

Гамлет. Вот еще череп. Почему ему не быть черепом юриста? Где теперь его казуистика, увертки, казусы, толкования владельческих прав и все его проделки? Почему он терпит, чтобы грубый парень бил его по башке грязным заступом, и не скажет ему, что он совершает преступление действием? Гм... А этот малый мог быть в свое время крупным скупщиком земли и знатоком актов по закладу земельной собственности, расписок в получении денег, неустоек, двойных поручительств и возмещений убытков. Неужели в том только и состоит итог собранных им неустоек и возмещение всех его возмещений, что исключительная голова его полна исключительной грязи? Неужели его поручители не хотят больше поручиться за приобретенную в двойных сделках землю, кроме той, которая по размерам не больше, чем акт о сделке. Самые документы о переходе земли в его собственность едва ли уместятся в этом ящике. И неужели даже его наследник не получит больше, а?

Горацио. Ни на йоту больше, милорд.

Гамлет. Ведь пергамент делают из овечьей кожи?

Горацио. Да, милорд, а также из телячьей кожи.

Гамлет. Овцы и телята те, кто ищет в этом обеспечения. Я поговорю с этим малым. Чья это могила, парень?

Первый комик. Моя, сэр. (Поет.) "Ох, вырытая в глине яма подходит для такого гостя".

Гамлет. Да, я думаю, что она твоя, раз ты находишься в ней {235}.

Первый комик. Вы находитесь не в ней, а поэтому она не ваша. Что касается меня, - я не вру, находясь в ней, и все-таки она моя.

Гамлет. Ты врешь, находясь в ней и говоря, что она твоя; она для мертвых, а не для живых, поэтому ты врешь.

Первый комик. Это живая ложь, сэр: она снова перейдет с меня на вас.

Гамлет. Для кого ты роешь эту могилу?

Первый комик. Не для мужчины, сэр.

Гамлет. Для какой женщины в таком случае?

Первый комик. И не для женщины.

Гамлет. Кто же будет похоронен в ней?

Первый комик. Та, что была женщиной, сэр. Но, мир душе ее, - она уже умерла.

Гамлет. Как уверен в себе этот малый! Нам приходится точно выбирать слова, иначе нас погубит двусмыслица. Клянусь богом, Горацио, я замечаю это за последние три года: наше время стало до того острым, что носок башмака крестьянина приблизился к пятке придворного и натирает на ней ссадину. Как давно ты работаешь могильщиком?