Транскрипции программы Один с сайта «Эхо Москвы». 2015

Нет, они, к сожалению, обобщали, они имели человека вообще — и Горький, и Толстой. Толстой считал, что человек без религиозной, нравственной и семейной опоры обречён на тщеславие, эгоцентризм и похоть (может быть, судил отчасти по себе, не знаю). Горький считал, что «человек — это звучит гордо», и ему никакие такие опоры не нужны. И из-за этого он вывел Толстого в образе Луки, который не понравился Толстому, он говорил: «Старик у вас плохой, таких вообще не бывает, недостоверный старик». Я думаю, что они имели в виду не разных людей, а они имели в виду человека вообще; нуждается ли человек в подпорках или может существовать самостоятельно.

Боюсь, что XX век показал правоту Толстого, а правота Горького оказалась относительной: человек без этих опор оказался беспомощен. Кстати говоря, Горький и сам начал кое-что понимать, когда он говорил: «Бог необходим как ограничитель животного эгоизма». Это, правда, уже относительно зрелый Горький, времён Каприйской школы. Он начал понимать. В принципе, я тоже боюсь, что человек без религии и семьи, ну, не скажу, что обречён, но подвержен очень серьёзным и очень трагическим соблазнам.

«Я инженер на сотню рублей…» — пишет Саша. С трудом открывается письмо.

«Какое многообразие и глубину вы видите в семидесятые? Время тотальной цензуры, железного занавеса, холодной войны и посредственных советских писателей. Михаил Эпштейн очень убедительно опроверг эту вашу теорию благословенного советского времени. Жаль, что вы не прислушались к его словам».

Я как раз очень внимательно прислушался к его словам, но просто он неубедительно меня опроверг. Если он покажет мне в современной культуре — мировой, а не только советской и российской — что-нибудь равное семидесятым годам, тогда поговорим. Давайте вспомним… Вы видите железный занавес и посредственных писателей — а я вижу Трифонова, Аксёнова и Шукшина. Вы видите провинциальность, затхлость и цензуру — а я вижу Авербаха или Шпаликова. Давайте об этом поговорим.

«Как сосуществуют васьки и тёмные? Связаны ли они антологически?»

Имеются в виду васьки — герои «ЖД», и тёмные — герои «Орфографии». Они сосуществуют очень просто. Васьки не являются тёмными. Васьки — это то коренное, забитое население, которого почти не видно, они лишены воли. А тёмные — это продукт разложения той самой системы, в которой есть васьки, варяги и хазары. Вот поэтому сегодня так много тёмных — потому что система разлагается. К сожалению, эта система больше нежизнеспособна.

«Как появилась идея лавки Клингенмайера? Был ли реальный прототип?»

Был. Это было в Ялте. Когда ещё я мог туда без внутреннего какого-то содрогания довольно часто наезжать (при том, что мне очень многое не нравилось в том, как живёт Крым), я бывал в ялтинском магазине антикварном, который рядом с Домом моряка. Я часто туда приходил, многое там покупал. Лорнет матери купил, такой гимназический для училки. Мишка Успенский там купил старую безопасную железную бритву, Царствие ему небесное. Какие-то граммофонные пластинки «Монтана», книжки дешёвые, прижизненного Чехова какого-то я оттуда привозил. А Клингенмайер он потому, что я очень дружил тогда с замечательным киевским кинокритиком Олей Клингенберг (и был в неё даже грешным делом немного влюблён) и решил её сделать вот такой подарок в виде Клингенмайера.

«Связана ли идея написания «Квартала» с концовкой «Хазарского словаря»?» Нет. Но я люблю «Хазарский словарь», безусловно, то есть я высоко ценю конструктивные замыслы Павича. Опять-таки люблю больше структуру, чем фактуру.

Лескова очень просят обсудить. Володя, спасибо, я постараюсь, но, видите ли, я недостаточно люблю Лескова, чтобы о нём говорить. Мне очень нравится роман «Некуда» как замечательный пример антинигилистического текста, — и нравится не убеждениями своими, а нравится силой злобности своей. Это интересная книга. А вот всякие сказы его и всякие тексты, типа «Запечатленного ангела», или «Тупейного художника», или «Человека на часах», мне не очень нравятся. Больше всего я люблю «Железную волю». Майя Кучерская сейчас (привет тебе, Майка!) работает над очень хорошей книгой о Лескове, насколько я могу судить из наших разговоров в ЖЗЛ. Этого я очень жду — именно потому, что Кучерская, по-моему, понимает его достаточно глубоко.

«Если я правильно поняла, вы считаете, что большинство русских классиков вторичны по отношению к западным: Достоевский — Диккенс, Толстой — Гюго, и так далее. Как вы объясняете тогда безусловную популярность их на Западе?»