На далёком, милом Севере меня ждут,
(Вот как это здорово сказано! Какая страшная строчка!)
Обходят дозором высокие ограды,
Зажигают огни, избы метут,
Собираются гостя дорогого встретить, как надо.
(В общем, такое блатное отчаяние, но очень мощное.)
А как его — надо его весело:
Без песен, без смеха, чтоб тихо было,
Чтобы только полено в печи потрескивало,
А потом бы его полымем надвое разбило.
Чтобы затейные начались беседы…
Батюшки! Ночи в России до чего же темны.
Попрощайтесь, попрощайтесь, дорогие, со мной, — я еду
Собирать тяжёлые слёзы страны.
А меня там обступят, качая головами,
Подпершись в бока, на бородах снег.
«Ты зачем бедовый, бедуешь с нами,
Нет ли нам помилования, человек?»
Я же им отвечу всей душой:
«Хорошо в стране нашей, — нет ни грязи, ни сырости,
До того, ребятушки, хорошо!
Дети-то какими крепкими выросли.
Ох и долог путь к человеку, люди,
А страна вся в зелени — по колени травы.
Будет вам помилование, люди, будет,
Про меня ж, бедового, спойте вы…»
Это гениальные стихи! И после этого неважно — был Васильев евразийцем, пассионарием, сибиряком, представителем какой-то группы сибирских авторов, где вместе с Марковым и Мартыновым он был арестован за какие-то мечты якобы об отделении Сибири, чего не было. Тут вообще неважно, кто был этот человек. Это великие стихи, которые существуют в русской поэзии уже совершенно независимо от своего носителя.
И написанное в ту же ночь стихотворение «Я полон нежности к мужичьему сну…» — это тоже абсолютно гениальный текст:
Рассвет по ромашкам шёл к мужичьему дому
Поглядеть в окошко, как мужику спится.
Как мужику спится? Плохо мужику спится.
Вот какая-то птица к нему садится
И начинает разговаривать по-худому.
Из этого вышел весь Юрий Кузнецов. Вообще из Васильева, как из такого зерна, развилось огромное количество поэтов самых разных направлений: и песенный, иронический и горький Шпаликов, и Юрий Кузнецов с его страшными стихами и с его ужасами, и Шкляревский с его чувством неуклюжего колючего простора. Это действительно поэт, в котором вся русская поэзия 70-х годов уже есть, как в зародыше.
При этом, конечно, чего нельзя забывать, у Васильева (это редчайший случай в русской поэзии, пожалуй, только у Твардовского это есть) лирика очень органично сочетается с повествованием. Он умеет так повествовать, чтобы это было не сухо, не протокольно, чтобы это всё-таки оставалось песней. Просто от наслаждения это читать вслух я не могу никак отделаться.
Видите ли, тут одна есть проблема. Все говорят «сила, сила» — и возникает какой-то культ силы. Нет, сила сама по себе и мастерство само по себе немного значат. Важно, конечно, вот это русское отчаяние, которое лежит на дне всех этих текстов. Эти тексты горькие, полные самоненависти и тоски, а не наглого самоутверждения. Васильев — это всё равно всегда отчаявшийся юноша, а вовсе не какой-то крушитель морд. Вот в этом, собственно говоря, его настоящая русская природа.
Я просто не могу не прочесть под занавес уже, потому что у нас времени-то мало остаётся. Надо было больше, конечно, времени на стихи, но ничего же не поделаешь.
И в июне в первые недели
По стране весёлое веселье,
И стране нет дела до трухи.
Слышишь, звон прекрасный возникает?
Это петь невеста начинает,
Пробуют гитары женихи.
А гитары под вечер речисты,
Чем не парни наши трактористы?
Мыты, бриты, кепки набекрень.
Слава счастью, слава, жизни слава.
Ты кольцо из рук моих, забава,
Вместо обручального одень.
Вот если вы не чувствуете в этих стихах подспудного отчаяния и издевательства, значит вы не чувствуете ничего. Весь Васильев — это заломленная кепка нечеловеческим страданиям. На этом нам приходится закончить. Но какое счастье, что в России в самые безнадёжные времена есть такие абсолютно великие поэты!
Услышимся через неделю.
*****************************************************
20 ноября 2015
Д. Быков
― Добрый вечер, доброй ночи, дорогие полуночники! В эфире Дмитрий Быков в программе «Один». Мы сегодня с вами, как всегда, в первой половине эфира отвечаем на вопросы.Что касается лекции. Мне напоминают, что я задолжал лекцию о Стайроне. Очень много почему-то желающих услышать о нём. И вообще как-то этот автор возвращается в моду. Стайрона — в следующий раз, я отложу (на этот раз уже точно), потому что я поклялся, что наконец мы тоже после двух отсрочек поговорим о Луцике и Саморядове.