Транзиция

Тропа по-прежнему изгибалась дугой. Теперь она чуть сузилась – каудильо стал работать экономнее. Наверное, его осенило, что лучше раздвигать стебли и проскальзывать между ними, нежели идти напролом и протаптывать себе путь. Я зашагал бодрее, все еще недоумевая, что за недофлешбэки (или больше, чем флешбэки?) только что пережил.

Сначала я набрел на кушак диктатора, алым росчерком – или аккуратным кровавым ручейком – лежавший на примятой траве. А затем увидел на земле и самого беглеца. Его грудь вздымалась и опадала, из глаз катились слезы, воздух со свистом вырывался изо рта. Штаны он так до конца и не натянул. Сложив руки, будто в молитве, он бросился умолять меня о пощаде, предлагая все большие суммы денег.

Я замахнулся мачете, лишь слегка отведя назад руку – в зарослях особо не развернешься, – а ублюдок вдруг изловчился и выхватил откуда-то крошечный пистолет. Двуствольный, серебристого цвета. Дрожащие дула метили мне в лицо. Про себя я отметил, что, несмотря на скромные размеры оружия, в выходные отверстия легко пролез бы мизинец, да и дистанция такая, что не промажешь.

Моя рука с мачете описывала дугу, как в замедленной съемке. Успел бы я транзитировать? Не уверен. Однако процесс я запустил. Вдруг повезет?

Выходило, что флешбэки – или нечто большее – каким-то образом намекали мне о грядущей проблеме. Вот что они значили: предупреждение. Как глупо было пренебречь советом подсознания! Да и простое, но очень сильное желание сбежать, как только нытик-каудильо начал размахивать пистолетом, – это тоже призыв к действию, причем гораздо менее туманный…

Но они хотели мачете. Что бы делали люди вроде меня без отмазки, будто всего лишь выполняют приказы?

Сцена слишком затянулась. Мне показалось, что я слышу, как мачете со свистом рассекает воздух и вырезает пару ближайших стеблей – стальное лезвие против лезвий зеленых.

Рука диктатора, сжимавшая пистолет, дернулась.

Щелчок.

И тишина.

Заклинило, наверное. А может, он не снял пистолет с предохранителя.

Или пушка вообще не заряжена, как револьвер, который он выронил на ступенях. (Глупец так нелепо убегал от меня через поле – с чего бы ему умело обращаться с оружием?)

Впрочем, без разницы.

Изогнутое лезвие ятагана вспороло рыдающему халифу сперва одну руку, затем другую, рассекло четыре кости – и два отрубленных предплечья вместе с пистолетом рухнули в камыши.

Погодите…

Еще взмах – и голова вопящего мужчины отлетает в сторону. К тому времени я уже начал транзицию и теперь не понимал, покидаю я шелестящие бирюзовые луга Большой Патагонии или же болота Новой Месопотамии, поросшие высоким камышом.

12

Пациент 8262

Каким-то образом я все же добился понимания со стороны медицинского персонала.

Вначале я излил душу ворчливому медбрату, который зашел узнать, почему это я кричу среди ночи. Судя по виду, парень только проснулся, хотя, по идее, должен был быть на дежурстве.

Он ни намеком не показал, что понял меня, – впрочем, я и не рассчитывал, поскольку говорил на родном языке. Между зевками он что-то успокаивающе бубнил и подтыкал мои простыни. Затем он похлопал меня по руке, измерил пульс, приложил ладонь к моему лбу и, черкнув пару строчек в блокнот, удалился.

Какое-то время я не спал. С колотящимся сердцем я мысленно призывал сбежавшего извращенца обратно (у меня есть оружие, которое я с удовольствием применил бы). Наконец я погрузился в сон и проснулся позже, чем обычно, – когда принесли завтрак.

Тем же утром ко мне заглянула одна из врачей-практиканток и отчетливо спросила на местном языке, что встревожило меня ночью. Напрягая свой скудный словарный запас, я как смог рассказал ей о случившемся – точнее, почти случившемся. Она сделала несколько пометок и ушла.

И вот теперь, после обеда, пожаловала еще одна женщина-врач, мне не знакомая: крепко сбитая, квадратная дама в строгих очках и с копной пергидрольных волос, зачесанных в пучок, из которого выбиваются кудряшки. В послеполуденном свете они походят на протуберанцы.

Докторша держит меня за идиота. Она очень медленно, с расстановкой спрашивает – весьма разборчиво, – случилось ли ночью что-то плохое. Я киваю, явно имея все основания это подтвердить. Она интересуется, не хочу ли я пойти с ней и поговорить где-нибудь еще. Я пытаюсь ей втолковать, что здесь, в знакомой и уютной палате, мне вполне удобно, однако она глядит на меня обеспокоенно и, пропустив мимо ушей мои сбивчивые попытки изъясниться, предлагает свой кабинет.

Я протестую; докторша зовет санитара. Не слушая моих возражений, что все это равносильно еще одному надругательству, они вдвоем сажают меня в инвалидную коляску, везут по коридору, спускают на нижний этаж в большом, недовольно скрипящем лифте, а затем везут по другому коридору, расположенному прямо под первым. Наконец мы попадаем в искомый кабинет, который находится – если я не разучился ориентироваться на местности – под комнатой отдыха, где уже, наверное, собралась привычная компания слюнявых, мычащих и пачкающих подгузники завсегдатаев, споря, какую передачу смотреть.