Транзиция

– Социалисты, благотворители, сиделки, волонтеры – все они, на его взгляд, – подлые ублюдки. Либо намеренно вводят себя в заблуждение, либо – в силу каких-то левацких заморочек – нарочно подрывают самооценку нормальным людям со здоровыми амбициями вроде него. Мол, все хорошо, только если каждый заботится лишь о себе. Все в равных условиях, никто не стесняется своих стремлений и эгоизма; все четко понимают расстановку сил. А если кто-то недостаточно самовлюблен или того хуже – притворяется, что эгоизм ему чужд, – система начинает барахлить. По его мнению, именно так мир становится менее справедливым. Всякие добряки, которых он называет «святошами», выводят его из себя. Думаю, в душе он предпочитает злодеев, что довольно стремно, если вдуматься. Он твердо уверен, что добреньких шарлатанов нужно разоблачать. Постоянно об этом нудит. Не устает повторять, что все они жулики и лжецы. И если честно, Эд, ведет он себя как последняя манда.

Забавно, но слово на букву «м» на меня особо не подействовало. В смысле, не возбудило. Мне всегда казалось, что грязные ругательства из женских уст звучат сексуально, а тут – не сработало. Странно.

– А-а, – протянул я. – Так это, наверное, твой бывший?

– Нет, Эд. Это мой папа. Ты напоминаешь мне отца. – Хлоя осушила свой бокал и похлопала меня по руке. – Прости, котик. Вон мои подруги идут, на вид им вроде получше. Слава богу. – Она изящно соскользнула с барной табуретки. – Мы, пожалуй, пойдем. Было любопытно с тобой поболтать. Пока!

После этого все трое свалили из бара.

Кого-кого я ей напомнил? Сраного папашу?! Вот сучка! Если честно, я едва не влепил ей пощечину.

Философ

Мне всегда снились кошмары. Еще задолго до того, как я стал солдатом, а затем полицейским, задолго до того, как убил отца Л. Ю. и занялся пытками, меня донимали мерзкие, тревожные, пугающие сны. Временами они становились хуже, особенно сразу после случая с мистером Ю. Тем не менее я верю, что мое решение отказаться от личных вендетт и действовать лишь от имени авторитетных инстанций – заключить свое ремесло в четкие рамки закона и морали – помогло мне, так сказать, очистить совесть. По крайней мере, после этого кошмары стали терпимее.

Впрочем, полностью они не исчезли. Меня по-прежнему донимали люди, лица, звуки – особенно крики. Некоторые кошмары были связаны с последними на тот момент субъектами – их протестующими воплями в начале допроса, мучительным воем в процессе и неизбежным нытьем в финале. Вместе с мольбами о пощаде они порой выдавали нужные сведения, однако чаще всего пороли чушь, потому что в принципе ничего полезного не знали.

Пожалуй, я лишился определенных иллюзий, хотя к ночным кошмарам они никакого отношения не имели. Я понял, что работа у меня никогда не переведется, однако о громких достижениях можно забыть. Прибывали все новые и новые субъекты, их становилось больше в единицу времени, ширился диапазон возрастов, предысторий и профессий. Такое чувство, будто само общество рушилось. Христианская террористическая угроза, по всей видимости, только крепла, несмотря на усилия властей, спецслужб и нас самих, причем к реальным и потенциальным террористам прибавлялись нарушители драконовских мер безопасности и жестких законов, вызванных, в свою очередь, деятельностью экстремистов.

Мы с коллегами тешили себя мыслью, что, как бы плохо дела ни шли, без нашего профессионального усердия все стало бы намного хуже.

Получив долгожданное повышение, я перешел к административной работе и передовую, так сказать, покинул. Впрочем, с оговорками. В самые загруженные периоды я помогал коллегам, а в случае их непредвиденного отсутствия меня вызывали на замену. Подобное происходило несколько чаще, чем рассчитывал наш отдел, и чаще, чем того хотел бы я сам. Я стал посещать одобренного начальством психотерапевта, и тот назначил мне лекарства, которые действительно помогали – по крайней мере, поначалу.

Я завязал взаимно приятные отношения со служащей полиции и нашел в них своего рода отдушину, как, надеюсь, и она. Однажды мы решили вместе съездить в отпуск – погреться на солнышке в разгар зимы.

Мне это точно пришлось бы кстати. В то время кошмары становились все тревожнее: меня убивали в собственном доме, я видел субъектов, которых когда-то допрашивал, – особенно тех, кто скончался. Они маячили в изножье моей кровати в том состоянии, в каком их оставил наш отдел. Молчали в темноте, в глазах сверкало обвинение. Я чувствовал запах их телесных жидкостей, а иногда – и полужидких субстанций, которые субъекты склонны выделять либо в начале допроса, либо под особым давлением. Я просыпался в пропотевшем комке простыней, боясь, что намочил или запачкал постель.

Сама вероятность таких неприятных сюрпризов в ночи меня ужасала. Врач выписал мне новых таблеток – от бессонницы. Стопочка виски на сон грядущий тоже пошла на пользу.