Транзиция

Честно говоря, перед случившимся в аэропорту меня посетило дурное предчувствие. Оглядываясь назад, я понимаю, что всего лишь вспомнил, как несколькими годами ранее христианские террористы ворвались в терминал, забрали оружие у полицейских и устроили бойню. Так или иначе, когда мы с подругой приехали в аэропорт, меня охватила странная тревога. На аэропорты уже несколько лет никто не нападал и самолеты не угонял, не считая пары-тройки попыток, которые удалось предотвратить. И хотя я твердил себе, что волноваться не о чем, дверцу машины я закрывал трясущимися пальцами.

Частично мое волнение объяснялось тем, что в последнее время я боялся наткнуться на бывшего субъекта в повседневной обстановке – например, в очереди. Кто знает, что бы он сделал: вдруг напал бы, начал орать или молча указал на меня друзьям? Смотрите, мол, вон стоит мой мучитель! За десять с лишним лет я допросил уже несколько тысяч человек, и далеко не все они умерли в тюрьме. Сотни по-прежнему гуляли на воле: чьи-то проступки признали незначительными, кто-то купил себе свободу, став информатором, а кто-то вообще ничего не совершал и пал жертвой клеветы. Что, если б я повстречал одного из них? Вдруг он набросился бы на меня с кулаками? Оскорбил у всех на глазах? Подобные думы донимали все чаще. По статистике, рано или поздно встреча должна была произойти.

Теперь я склоняюсь к мысли, что пересекался с этими людьми неоднократно. Я никогда специально не запоминал лиц или особых черт своих субъектов, однако, как показали сны, все это откладывалось в памяти неосознанно. Я начал замечать их на улицах, в парках, в магазинах – в любом людном месте. Лица, которые я прежде видел в слезах или налитыми кровью, искаженными от мук, с открытыми в крике или залепленными скотчем ртами, с глазами навыкате…

Я стал реже выходить на улицу. Перешел на домашние развлечения, продукты заказывал с доставкой.

Мы с подругой зашли в терминал. Встретив суровые взгляды пограничных полицейских, вооруженных охранников и военных, я воспрянул духом. Уж этих-то парней никто не застанет врасплох, никто их оружие не отнимет. Семейную пару, стоявшую в очереди перед нами, увели на выборочную проверку багажа.

Выстояв довольно долгую и нудную регистрацию на рейс, мы отправились в бар. Я заявил, что после таких мучений мне нужно выпить, да и полеты меня нервировали. Мы просидели за столиком полчаса, прежде чем пойти на досмотр. Я осушил три или четыре бокала, моя подруга и один не допила.

К пункту досмотра тянулась длинная очередь. Я знал, что в стране объявлен повышенный уровень террористической угрозы, и предвидел, что сегодня нам придется постоять.

Мы потихоньку продвигались вперед. Я пытался читать газету. Полиция и военные ходили вдоль очереди, присматриваясь к людям. Я забеспокоился, что привлекаю их внимание, – не читаю, а притворяюсь, да еще и потею в три ручья. В голову пришло сразу несколько подозрительных психологических и физиологических типажей, которым я идеально соответствовал.

Опустив газету, я огляделся, стараясь придать себе обычный, безобидный вид. В крайнем случае, если меня все-таки вытащат из очереди, мои служебные документы пресекут любые подозрения на корню и, несомненно, обеспечат мне извинения со стороны полицейских.

Перед нами все еще маячила очередь метров на двадцать. Работали две стойки из трех; сотрудники паспортного контроля сканировали документы и билеты, после чего пропускали пассажиров в главную зону досмотра, где всесторонне проверялась ручная кладь.

В нескольких метрах впереди виднелась цветная семья, которая, как я предполагал, вызовет повышенный интерес. Прямо за мигрантами стоял молодой человек с объемистым вещмешком – парню повезло, что такую поклажу разрешили взять в салон. Судя по военной форме, это был солдат-срочник. Мы прошли еще немного.

Подруга сжала мою ладонь. Улыбнулась.

Меня одолевали тревожные, едва ли не предательские мысли. Христианские террористы, заключил я – да и прочие тоже, – в чем-то правы. Нет, я не отрицал, что в целом они заблуждаются и творят зло или что общество должно бороться с ними всеми возможными способами, включая чрезвычайные, однако я спрашивал себя: а мы чем лучше?

С прискорбием я заключил: все люди одинаковы. Мы истекаем кровью, горим, молим о пощаде, кричим, ведем себя похоже. Не важно, виновные или нет. Без разницы, какой расы. Разве что пол имел значение, да и то небольшое. Среди христианских террористов, конечно, было много фанатиков, однако я начал сомневаться, что они фанатичнее «наших» экстремистов, которые закидывали коктейлями Молотова их общины или распинали целые семьи на затерянных фермах.

Простые христиане, застигнутые врасплох в своих церквях, в кругу родных или друзей, ничем не отличались от иных людей. Мы все походили друг на друга. Мы, человеческие существа, почти без исключения были слабыми, нечистыми на руку, жестокими, эгоистичными и подлыми. Мы могли пойти на что угодно, лишь бы избежать боли, тюрьмы и смерти, – даже подставить абсолютно невиновных.

В этом и заключалась наша правда. Мы все были одинаковы.