Транзиция

Моя палата не заперта. Я выхожу, тихо прикрываю дверь и оглядываю тускло освещенный коридор. Вдали – там, где комната отдыха и сестринский пост – виден маленький островок света и приглушенно звучит радио, какая-то задорная мелодия. Путь теперь кажется гораздо опаснее, чем предыдущие две вылазки днем.

Я дохожу до лестницы. Подошвы моих тапочек шлепают тишайшим образом. Осторожно открываю и закрываю дверь. Лестничная клетка освещена ярче и пахнет чистящими средствами. Я спускаюсь на первый этаж и крадусь по нижнему коридору столь же тихо, как по верхнему. Опять полумрак. Я приближаюсь к дверям с застекленными окошками, за которыми темным-темно.

Прикрываю за собой двери. Палата не изменилась. Оглядываю тучного мужчину на ближайшей ко входу койке. Рядом с ним прошлой ночью поставили мою каталку. Пожалуй, он выглядит так же, как вчера. Прохожу мимо остальных кроватей. Везде лежат обычные люди – исключительно мужчины, разной комплекции и с кожей самых разных оттенков. Все мирно спят.

Что-то не дает мне покоя. Какой-то нюанс относительно самого первого пациента – толстяка у дверей. Возможно, я пойму, когда взгляну на него еще раз, на обратном пути.

У одного из мужчин в дальнем конце палаты я замечаю что-то на шее. Приходится включить фонарик. Прикрываю его рукой, чтобы свет не бил в глаза спящему. Возле кадыка вижу запекшуюся кровь. Впрочем, совсем немного – ничего зловещего. Скорее всего, порез от бритвы.

Вот оно! Я на цыпочках возвращаюсь к толстяку. Его побрили! Прошлой ночью у него была щетина, какая отрастает примерно за неделю, а сейчас он гладко выбрит. Я оглядываюсь. Все лица выбриты. Прежде я встречал и бородатых, и усатых пациентов – судя по всему, здесь нет четких правил касательно волос на лице. Из каждых двадцати подопечных клиники у одного-двух точно будет борода.

Я рассматриваю дряблое, безбородое лицо толстяка. Он побрился – или его побрили – не слишком аккуратно. Тут и там торчат пучки волос, порезы тоже имеются. Поддавшись порыву, я кладу руку ему на плечо и легонько трясу.

– Прошу прощения, – тихо говорю я на местном языке. – Вы меня слышите?

Я вновь его встряхиваю, на этот раз чуть сильнее. Он издает утробный звук, веки начинают подрагивать. Я опять его трясу. Глаза толстяка распахиваются, и он медленно поднимает на меня взгляд. Выражение лица почти не меняется. Похоже, смотрит он не особо осмысленно.

– Здравствуйте. Как вы? – спрашиваю я, не придумав ничего лучше.

Понимания в его взгляде не прибавляется. Он несколько раз моргает.

– Эй! – Я щелкаю пальцами у него перед носом.

Ноль внимания.

Тогда я достаю фонарик и направляю луч ему в глаза. Врачи так делают, я видел. Здоровяк щурится, пробует отвернуться. Его зрачки сужаются очень медленно. Наверное, это что-то значит, вот только не знаю, что именно. Я перестаю сжимать рукоять фонарика. Моторчик стихает, свет гаснет. Не проходит и пяти секунд, как мужчина уже снова храпит.

Случайным образом я выбираю еще одного подопытного, ближе к центру палаты, и наблюдаю ту же реакцию.

Как только я выключаю фонарик, а пациент проваливается в сон, в коридоре раздаются шаги. К палате приближается неясная фигура. Я пригибаюсь, а когда двери начинают открываться – отползаю подальше. Нырнув под койку, я ударяюсь головой о металлический каркас и с трудом подавляю вскрик. Я слышу, как некто расхаживает по помещению; неяркий луч то вспыхивает, то исчезает. В поле зрения возникает пара ног: юбка, белые туфли. Не останавливаясь, медсестра проходит мимо моего убежища. Я наклоняю голову, чтобы за ней понаблюдать. Она движется к дальнему концу палаты. Задержавшись у пары коек, дважды щелкает фонариком. Затем разворачивается и шагает обратно. На миг медсестра замирает у выхода и наконец уходит, бесцеремонно хлопнув створками дверей.

Я выжидаю несколько минут. Сердце потихоньку успокаивается. Я настолько расслабляюсь, что едва не засыпаю.

Выбравшись оттуда, я преодолеваю нижний коридор и лестницу незамеченным. Вот только в моей собственной палате горит свет. Внутри я застаю медбрата – дежурного по нашему этажу. Нахмурившись, он читает мою историю болезни.

– В туалет ходил, – оправдываюсь я.

Похоже, санитар не слишком-то верит, однако помогает мне забраться в постель и подтыкает одеяло.

Едва сомкнув веки, я мысленно возвращаюсь в палату на первом этаже и вдруг понимаю, что именно бередило мне душу и не давало покоя, пусть я не сразу это осознал: однообразие. Все прикроватные тумбочки выглядели одинаково. Я не заметил ни открыток с пожеланиями, ни цветов, ни корзин с фруктами – никаких указаний на конкретного пациента. На каждой тумбочке – кувшин с водой да пластиковый стаканчик. И все! Не видел я и стульев возле коек. Вообще ни единого стула в палате!

Оболочки. Все время возвращаюсь к этому до странности важному слову. Оно приходит мне на ум всякий раз, когда я вспоминаю тихую палату и ее накачанных лекарствами или иным способом обесчеловеченных обитателей. Оболочки. Пустые оболочки. Сам не знаю, почему это слово так много для меня значит.

Оболочки…

Мадам д’Ортолан