Транзиция

Ублюдок! Как он смеет!.. Я собираю всю ярость, все отвращение воедино и направляю в единственный рывок. Затем глубоко вдыхаю, напрягаю живот и исторгаю из горла звуки – выблевываю крик, который сразу переходит в кашель и ужасную, гнетущую боль, давящую на грудь, загоняющую в ловушку.

Насильник резко выдергивает палец. Я переваливаюсь на спину и мельком вижу своего врага: опрокинув стул, он устремляется к двери.

Я его узнал! Это дежурный медбрат с первого этажа – парень, который насвистывал! На медицинскую униформу он накинул халат пациента. Втянув голову в плечи, мерзавец бросается в коридор. Я слышу, как медсестра – сегодня ночью дежурит женщина – что-то говорит, затем повышает голос. Моя дверь с треском захлопывается.

Снаружи начинается беготня, но я не могу оторвать спину от койки и едва ли что-то слышу помимо собственных хрипов; все вокруг заполняет ощущение, будто десятитонный железный гигант наваливается на меня сверху и давит коленом на грудь, перекрывая кислород. Мои ребра все крепче сжимает металлический обруч, боль нарастает. Последнее, что я помню отчетливо: заходит медсестра, бросает на меня единственный взгляд и тут же убегает. Тоже мне, опытная работница медучреждения!

Впрочем, внешнее отходит на второй план, теряет значение… Важна лишь боль внутри боли – теснящая, сокрушающая.

Звучит сирена. Я едва различаю ее в огромной, всеобъемлющей тишине, которая спускается на меня чернильной тучей, дождем из боли. Внезапно мне мерещится, что дверь с грохотом распахивается, и кто-то начинает стучать меня по груди. Как будто я еще не настрадался!

Когда на мне разрывают пижамную рубашку, я пытаюсь протестовать. Прошу… Страсть, что-то взаимное, пусть меня хотят и желают всей душой, но только не насилие, только не это… Стоп. Мою голову откидывают назад, чьи-то губы прикасаются к моим, целуют, вдувают в меня воздух. Улавливаю женский парфюм. Старая добрая сладость… Мне будет ее не хватать. Но все это непрошено, меня вновь принуждают… А еще она, похоже, ела чеснок… Опять толчки и удары по пустынной и тихой пещере, в которую превратилась моя грудная клетка.

Я постепенно отключаюсь, несмотря на тычки и тряску, несмотря на регулярные поцелуи-выдохи, призванные заполнить вакуум у меня под ребрами.

И вдруг – голоса, огни, ощущение толпы… О, верные, придите! Здесь всем хватит места, возлюбленные мои, – и в моей пустой груди, и в гаснущем разуме. Будьте как дома, гости мои: я останусь тут надолго… и еще дольше.

Что-то обхватывает меня поперек туловища, словно трос, и тащит наверх, натягивая, словно толстую, вибрирующую струну из плоти, выгибает и отрывает от постели мою спину, пробуждает каждый нерв, каждую мышцу моего естества – а затем отпускает, позволяя мне мешком рухнуть на койку.

Некий процесс, некая регулярность возобновляется – будто заглохший мотор, хрипя и запинаясь, в конце концов возвращается к жизни. Мне так кажется. Точно не знаю. Меня все еще куда-то несет, как лодку вдоль причала, когда ее удерживает всего один фалинь, отчего суденышко качается и подпрыгивает по прихоти волн, течений и ветров. Еще немного – и меня унесло бы в море, однако мне везет, и этого не происходит.

Мне чудится, что я плыву в теплой пелене тумана, в коконе умиротворения – как вдруг натыкаюсь на пирс, и меня снова пришвартовывают к берегу.

И вот я здесь, лежу на койке в своей палате. Меня вернули к жизни, за что я благодарен, однако ужас не отступает, ибо я видел, что случится дальше. Мне кажется, я знаю, чем все закончится.

Я не могу уйти. Я слишком измотан, слаб и подавлен после пережитого. Не то что встать – даже сесть и попросить о помощи не выходит. Я пытаюсь достучаться до медиков – рассказываю им, чего боюсь, однако внятная речь меня покинула. В мыслях я прекрасно формулирую и проговариваю фразы, довольно связно их озвучиваю на родном наречии – пусть и отдаю себе отчет, что никто его не понимает, – вот только способность переводить на местный язык, язык медсестер, врачей, уборщиков и других пациентов, судя по всему, утрачена… К каким бы словам я ни прибегал, выходит тарабарщина, да и говорю я так тихо, что меня, скорее всего, не слышат.

И вот я лежу здесь, наблюдая сквозь шторы за дневным светом и призрачной дугой, вдоль которой медленно движется по небу солнце; в ожидании темноты гадаю, случится ли все именно этой ночью, и понимаю, что да. Еще до рассвета за мной придет человек в черном.

Я чувствую, как набегают слезы, как они мягко струятся по щекам, натыкаясь на трубочки и проводки, а медицинские приборы теснятся со всех сторон, словно скорбящие – вокруг того, кто уже мертв.

Транзитор

Неудивительно, что я отрешаюсь от происходящего. Я сижу в небольшой кофейне неподалеку от железнодорожного вокзала, спиной к стене. Потягиваю американо и наблюдаю, как курсируют по Гранд-каналу лодки. На широкой набережной в рядок стоят туристы с чемоданами, поджидая водное такси. Два австралийца за соседним столиком спорят, как правильно пишется – «эспрессо» или «экспрессо».

– Да погляди ж ты сюда, бога ради! Вот же, черным по белому написано!