Транзиция

Обычно я легко заставляю человека отвести взгляд, но с ним это не сработало.

Я сказал, что даже будь у меня другая профессия, меня все равно восхитил бы его поступок.

– Как и других идиотов. – В его словах я услышал не презрение, а скорее печаль, хотя и нервозность тоже.

Он сглотнул.

– Разве вы сами не гордитесь тем, что сделали?

– Нет, – ответил он. – Конечно нет, черт вас дери!

– Но вы же спасли столько жизней!

– Тогда я думал, что выполняю свой долг, – сказал Джей.

– Вы поступили бы так снова – зная то, что знаете теперь?

– Может, да, а может, нет.

Я спросил, почему нет.

– Возможно, что-то изменилось бы, поступи я иначе. Или ничего. Может, несколько человек, которые выжили, погибли бы. Но как знать. У нас ведь нет машины времени.

– А что могло бы измениться, поступи вы иначе?

– Общество. Возможно, люди не жили бы в постоянном страхе перед такими, как вы. – Он пожал плечами. – Но, как я уже сказал, есть вероятность, что не поменялось бы ровным счетом ничего. Наивно верить, что, переиграв один свой выбор, я изменил бы мир.

Я сказал, что, на мой взгляд, он заблуждается, вменяя себе в вину текущие проблемы общества. На самом деле виноваты люди, которые обществу угрожают: террористы, радикалы, левые, либералы и прочие предатели. Люди, которые рвут государство на части своими действиями и которые словами и пропагандой влияют на самые доверчивые слои населения, чтобы те делали грязную работу за них.

– Я знал, что вы так скажете, – вздохнул Джей.

Я сказал, что, вероятно, в тюрьме ему пришлось тяжело. Его не должны были судить и тем более признавать виновным. Он заслужил медаль, а не срок. Вероятно, это разрушило его жизнь. Его ведь так долго не выпускали на свободу.

– Опять двадцать пять. – Он еще раз вздохнул. – Вы так ничего и не поняли?

Я попросил объяснить.

– Это я настоял, чтобы меня судили! Лично потребовал. Отказался от адвоката, потому что хотел раскаяться, однако мне не позволили. Они угрожали моей семье. Поэтому мне пришлось отрицать свою вину. Но на суде я просто не стал защищаться, и меня все-таки приговорили к двум годам, хотя по закону должны были к девяти, так что я постарался провести в тюрьме именно девять лет. Продлить себе срок несложно. – Джей улыбнулся, но глаза его оставались серьезными. – Освободившись, я стал называть всех, кто считает меня героем, идиотами, а тех, кто предлагал вручить мне медаль, сразу слал на хер. Одного молодчика слишком уж заклинило на том, что я герой, и он никак не затыкался про сраную медаль, поэтому пришлось его ударить. Вот только он оказался сыном министра юстиции. И я попал сюда.

Я сказал, что не понимаю. Почему он хотел, чтобы его судили? Тем более – признали виновным? Зачем он упек себя в тюрьму на девять лет?

Джей вздернул подбородок.

– Потому что я верю в правосудие! – Он едва ли не выплюнул последнее слово. – В закон! Я совершил нечто плохое, противоправное и заслуживал наказания. Это не должно было сойти мне с рук. Еще хуже, если б меня за это наградили, как предлагали многие.

Я возразил, что ничего он дурного не сделал. Только спас невинных людей и помог одолеть врагов общества.

– И все же я нарушил закон! – взорвался Джей. – Как же вы не поймете! Если закон хоть чего-нибудь сто́ит, я не могу им пренебречь. Даже будучи полицейским или потому, что кого-то спас! Все это не важно. Закон запрещал пытать людей, и я его нарушил. Понятно? – Он покачнулся на стуле, отчего звякнула цепь, соединявшая наручники с кольцом в полу. – Судить полицейских, нарушивших закон, важнее, чем кого бы то ни было! Иначе полиции никто не будет доверять!

Я заметил, что, к счастью или нет, допросы с пристрастием теперь полностью легальны.

– С пристрастием? Говорите уж прямо – «с пытками».

Можно и так назвать, согласился я. Однако почему он не излил душу журналистам, которые рвались взять у него интервью? Или на суде, где его уж точно выслушала бы беспристрастная сторона?

Джей насмешливо взглянул на меня.

– Неужели вы верите, что в газетах печатают чистую правду? А не то, что хотят втемяшить нам в башку медиамагнаты и правительство? – Он тряхнул головой. – То же самое и с судом.

Я сказал, что он слишком к себе строг. И я по-прежнему считаю его поступок хорошим.

Мой собеседник выглядел изнуренным и сломленным, хотя никаких методов давления я к нему еще не применял.