Однажды вдоволь повозмущавшись, я забралась под стол в нашей единственной комнате и принялась разбирать игрушки, которые хранились там в большой коробке. Мама с папой тем временем включили телевизор и стали смотреть «Тихий Дон». Полный драматизма многосерийный фильм-эпопея как раз шел на голубых экранах. Родители увлеклись просмотром, а я – игрой. Страсти в кино разгорались нешуточные – Григорий Мелехов окончательно запутался в жизни и после долгой встречи с Аксиньей вернулся к Наталье, жене. Сидя спиной к телевизору и, казалось, увлеченно занимаясь своим делом, я вдруг громко и резко отметила:
– Наконец-то сподобился с собственной женой лечь!
Продолжая играть, даже не повернув в сторону экрана головы. Родители мои так и прыснули со смеха. А я не могла понять, чего они, собственно, так развеселились…
Было еще много других историй, которые давно превратились в семейные байки и рассказываются вместо анекдотов за праздничным столом. Хорошая, по-моему, традиция – каждому человеку приятно послушать о себе маленьком, узнать, что именно он «выдавал» в счастливом беспамятном детстве и как сильно его тогда любили.
Не так давно и мы всей семьей сидели за праздничным столом. У нас с мужем четверо детей. Старшая дочка – кровная, ей скоро семнадцать. Младшую мы удочерили, когда ей было всего два месяца, теперь уже собираемся отмечать три годика. Средней, приемной дочке, четырнадцать лет, вместе мы полтора года. А приемному сыну недавно исполнилось семнадцать, он с нами всего шесть месяцев. И вот, сидим мы, беседуем, выступает перед публикой Даша, средняя. Она у нас настоящая артистка. Немного хорошего настроения, и вся семья уже хохочет до слез. Жаль, веселое расположение духа случается с ней пока не так часто, как мне того хотелось бы, но тем ценнее такие подарки. В тот вечер всем нам несказанно повезло: Даша была счастлива. Она наконец смогла побывать в квартире, в которой выросла. До девяти лет Даша жила с кровной мамой, потом случилась беда, и дочка оказалась в приюте. Долгих четыре года она провела в детском доме, и все это время их с мамой комната в коммунальной квартире стояла опечатанной. И вот, наконец, свершилось. Даша не забрала из прежнего дома ничего, кроме своих детских фотографий – самой большой ценности. Целый час мы всей семьей рассматривали умилительно щекастого младенца, взрослеющего от снимка к снимку, и слушали рассказы дочки о детстве. Много всего сохранилось в этих историях – как она была счастлива с мамой, каким самостоятельным ребенком росла, как с пяти лет гуляла одна по улице и сама себе готовила еду, если в доме были продукты, как кормила маму, которая забывала поесть. А однажды у них в комнате завелись клопы, и пришлось вытряхивать все вещи, перебирать постель, снимать с кровати матрас и тащить его в подъезд. Они с мамой выбивали, выстукивали матрас, а мелкие вредные насекомые выскакивали и сразу бросались врассыпную. Приходилось прыгать по всему подъезду, давя клопов тапками, чтобы они не разбежались по соседям. Даша рассказывала, показывала, как это было, а мы всей семьей хохотали. Невозможно было удержаться от смеха, глядя на счастливое Дашино лицо. В ее рассказах не было ужаса, не было страха перед голодом, бедностью и маминой тяжелой зависимостью – память ребенка сохранила только хорошее. Она просто была маленькой и радовалась жизни, потому что еще не начался кошмар приютов и детских домов…
В какой-то момент Дашиного рассказа я подняла взгляд на сына, 17-летнего Гошу. Он слушал молча, натянуто улыбался и, казалось, тоже радовался за Дашу. Но в его глазах застыла такая мука, что мне вдруг стало не по себе. Так больно, словно полоснули ножом.
Гоша не мог ничего рассказать о себе маленьком. У него не было ни собственных, ни чьих-то других воспоминаний. Не сохранилось ни одной младенческой фотографии, ни единого снимка, переданного ему мамой или кем-то еще… Гоша – отказник, его оставили в роддоме сразу после появления на свет. С младенчества он жил в казенных учреждениях – сначала в доме малютки, потом в детском доме. Няни и воспитатели там были, но они постоянно менялись, приходили и потом исчезали бесследно. Некому было запомнить забавные истории первых лет его жизни, некому хранить в памяти самые веселые и счастливые моменты. Да и были ли они? Я не знаю. Мне не у кого спросить. Только в 16 лет у ребенка впервые появилась семья.
Сам Георгий помнит себя лишь с шести лет. Как и я. А рассказать ему о себе, о маленьком Гоше, попросту некому. И как мы ни умоляли воспитателей, как ни старались они нам помочь и найти детские фотографии Гоши в своем учреждении, никто не смог отыскать ни единого младенческого снимка. Каким был наш Гоша до пяти лет? Что он любил? Как проказничал? Ответа нет. Пустота…
Ирина Горюнова
Дед Мороз, бабушка, медведи и хоккейная клюшка
(Непридуманная Новогодняя история)