Третье отделение на страже нравственности и благочиния. Жандармы в борьбе со взятками и пороком, 1826–1866 гг.

Формальное исследование документов дела позволило следствию утверждать, что «девица и мать не представили никаких доказательств, тогда как должны были на основании VI дополнения ст. 1176 т. XV Свода законов объявить о насилии в тот же день, того не представили доказательств или свидетелей кого-либо из женской своей прислуги, видевшей синие пятна на теле, кровавые знаки на белье или слышавшие по приезде от Нелидова или в первые дни о сделанном насилии»[461]. Л. Энгельгардт по-прежнему утверждала, что была изнасилована: комната была закрыта, «она всячески ему упорствовала, но выбившись из сил с ней сделался обморок, и тогда Нелидов лишил ее девства»[462]

.

Летом 1855 г., пока работала комиссия санкт-петербургского военного генерал-губернатора под председательством подполковника Скрипицына и с участием подполковника корпуса жандармов Липгардта, Лидия Энгельгардт родила мальчика. 51-летний И. А. Нелидов никакого интереса к ребенку не проявлял. Хотя следствие продолжалось, точка в этой истории была поставлена еще 24 февраля 1855 г. императором Александром II, когда по итогам сделанного доклада шеф жандармов написал над текстом: «Высочайше повелел считать дело оконченным»[463].

Заканчиваются материалы этого дела очередным письмом г-жи Энгельгардт, в котором она, скорбя о смерти императора Николая I, утверждала, что «при жизни его правосудие было оказано в самом скорейшем времени»[464]

. Следует отметить, что справедливость искалась внесудебным путем, расчетом на высочайшую волю, но состязание с братом царской фаворитки оказалось неравным.

Личная жизнь россиян зачастую была увлекательнее любовно-авантюрных романов. Случаи семейной неверности часто привлекали внимание жандармов, правда, скорее как некая секретная светская (или, точнее, интимная петербургская) хроника. И вновь обратимся к дневнику Л. В. Дубельта: «[1853 г.] Генварь 5. Статский советник Демидов застал у своей жены камер-юнкера князя Кочубея и в порыве ревности вызвал его на дуэль. Дуэль эта предупреждена, и князь Кочубей, объявив, что он волочился за горничною девушкою г-жи Демидовой, отправлен на службу в Смоленск»[465]. Находчивость ловеласа и административное решение властей предотвратили возможный кровавый исход дуэли.

Следом у Л. В. Дубельта встречаем очередной водевильный сюжет, обернувшийся трагедией: «[1853 г]. Октябрь 17. Городовой унтер-офицер Колотенко, квартира коего на Литейной в 3-м этаже, придя ночью домой после дозора, застал у своей жены под кроватью писаря военных поселений Лазарева, завернутого в одеяло. Это не понравилось Колотенке, он рассердился, а жена его испугалась и бросилась в окно; Лазарев последовал за нею, и оба убились»[466]

.

Семейные неурядицы вели в Третье отделение и тех, кто на дух не переносил жандармов. Скандально известный публикацией в Европе книжки о знаменитых российских дворянских фамилиях князь П. В. Долгоруков, отбыв ссылку и затворное житье в своих поместьях, в январе 1854 г. явился к Л. В. Дубельту с жалобой на свою супругу, «что она выходит из повиновения и хочет все жить за границей, и просил, чтобы правительство поставило ее в должные пределы повиновения»[467]. По действующим правилам жалоба была направлена на рассмотрение министру внутренних дел, а жена князя была приглашена в полицию на беседу. После этой встречи Л. В. Дубельт записал в дневнике: «А между тем и княгиня жалуется, что муж ее все дерется, и точно явилась к нам с подбитым глазом»[468]

. Теперь настал черед объясняться самому жалобщику. По словам жандармского генерала: «Князь уверяет, что он теперь ее не бил, но точно несколько лет тому назад высек плетьми за то, что застал ее под чужим мужчиной»[469]. Обстановка полицейского ведомства побуждала к интимным откровениям.

С началом правления Александра II задачи политической полиции не поменялись. Надзор следил за частной жизнью россиян, транслируя наверх наиболее интересные, забавные, трагикомичные слухи. Сообщалось: «Живущий в Б. Конюшенной в собственном доме булочник Вебер, не зная, как уже отделаться от любопытных, которые приходят в его булочную справляться о происшествии в его семействе, то есть о брошенном будто бы дочерью его новорожденном ребенке в отхожее место, решился с досады палкою выгонять докучливых гостей, ибо не его дочь, а дочь соседей, часовщика Эбера, совершила, как говорят, означенное преступление»[470].

Молва смешала созвучные фамилии, и трагическое событие превратилось в фарс, обретя черты городского анекдота, лишенного назидательного смысла. В то же время донесение показывало решимость Вебера отстоять честное имя своей семьи и существовавший социальный контроль, признававший семейную ответственность за такое преступление.