Третья пуля

КГБ: Но вы уже провели два с половиной года у нас, мистер Освальд, и, похоже, что в определённый момент вы пресытились учением Маркса и борьбой рабочего класса.

ЛХО: Сэр, тут не было моей вины. Меня сгубили завистники, ненавидевшие меня за мой ум, за то, что я женился на самой красивой девушке, за героизм, который они во мне ощущали. Великих Ленина и Сталина так же окружали жалкие завистники и противники!»

Здесь я узнавал всё, что презирал в людях. Он был высокомерен и надменен, что в сочетании очевидной тупостью делало его отталкивающим. Он был задиристым и агрессивным, но как вспыхивал, так и сдавался. Его грубые выходки по ходу беседы с Борисом и Игорем (на арго Агентства все русские оперативники— пусть даже их имена были известны, как в этом случае— звались Борисами и Игорями) производили гнетущее впечатление. Он бросался на одного из них, пока тот не уходил в оборону, затем нападая на другого и так шло по кругу. Они даже не пытались играть с ним в Мэтта и Джеффа, будучи оба Мэттами.[161]

Из того, что я добыл не заглядывая в его дело — ни наше, ни ФБРовское — было видно, что он являлся эпическим неудачником, проваливая любую работу, ругаясь со всеми нанимавшими его хозяевами и предавая любого друга который у него заводился. Будучи типичной бесполезной личностью, он шумно пёр вперёд, не имея ничего за душою, кроме напускной бравады, трусости, хвастовства и притворства. Я посчитал, что все достижения, о которых он заявлял, были ложью — как оно и оказалось. Сюда же ложились и иные недостатки: неспособность собраться, непомерная обидчивость, коэффициент интеллекта около нижней границы нормы безо всяких компенсирующих этот факт талантов и озлобленность мелкого человечишки на всё вокруг, что больше него самого. В нём одновременно уживались забияка и трус, лжец и мошенник, лишённые всякого очарования, шарма и харизмы и склонные к упрямой гонке за идиотскими целями: в целом — грядущая катастрофа отдельно взятой жизни. Как раз то, что мне нужно.

Он объяснял русским, что целью его жизни было попасть на Кубу к Кастро, но кубинцы ему благоразумно отказали, однако сообщив, что если он получит русскую визу, то по ней сможет и Кубу посетить, но не остаться. Вот он и явился сюда, в сердце всей истории, чтобы припасть к социалистическому величию и занять своё место на его небосклоне.

Но в особенности на второй день ему не пришлось легко. Наверное. К этому времени Игорь и Борис связались с московским КГБ, проглядели обзор двух с половиной лет неприметного пребывания ЛХО в Минске вкупе с безо всякого сомнения нелестными отзывами о рабочей этике Освальда и его личности, сделанными его так называемыми завистниками и пришли к верному решению.

Красные знакомы со странностью американской системы. Она производит людей, которые могут двигать горы, создавать индустрии, побеждать в мировых войнах, превышать звуковой барьер и сбивать «МиГи» над Кореей в соотношении шесть к одному. И в то же время неизбежно производит небольшое количество несогласных, амбициозных и бесталанных мечтателей, которые неспособны добиться чего-либо в жизни, но не желают признаваться себе в своих недостатках и винят какую-то «систему», разыскивая её противоположность в качестве места, которое позволит им воссиять. Свою жизнь они проводят в воображении себя секретными агентами, судьба которых — сокрушить аппарат «системы» и получить щедрую награду от её оппонентов за такую помощь.

Подобные образчики знают историю поверхностно и не замечают, что первым делом после победы социалистического тоталитарного государства становится сбор секретных агентов, которые тяжко трудились в её интересах, доставка их на Лубянку чёрными «воронками» среди ночи и их расстрел. Красные не терпят предателей — даже помогающих им. Спросите пумистов[162]

времён испанской революции, которые узнали об этом, стоя у расстрельной стенки в Барселоне.

Освальд не знал ничего об этом и не переживал. Хоть он и был признан предателем, но ему нечего было предложить своим новым друзьям. Он потерпел неудачу, так и не распознав нюанса, требовавшего от предательства участия двух сторон, каждая из которых предлагала что-то другой и провалил первое покушение. Жалкий пёс. Никогда я не презирал его сильнее, нежели той ночью, сидя в своём кабинете в Джорджтауне, слушая полуночных цикад и потягивая водку.

Затем, в конце второй встречи последовал ключевой диалог — уже после того, как они довели до него свой отказ, но перед тем, как позвать охрану чтобы его вышвырнули из посольства силой если он будет протестовать.