Третий пир

За стенкой кабинета азартно грызлись жена с домработницей, можно бы Левушку и пожалеть, да обойдется: сегодня одна жена — завтра другая; при жесткой подагре («капкан для ног» — античная образность) драматург — жизнелюб, драмы широко шагают по стране, и играют в них молоденькие протеже. «Безобразно (по поводу горьковеда), бе-зоб-раз-но. Неужели нельзя найти другой способ?» — «А какой бы предпочли вы?» — «Я люблю жизнь». — «Ну а теоретически?» — «Аристократы духа вскрывали вены в ванне». — «Да, но агония продляется». — «Что ж, они умели наслаждаться каждым мгновением, а особенно последним». — «Ловлю вас на слове, устроим». (Посмеялись, Левушка — с некоторой натугой.) — «Не торопитесь, доктор, благодаря вам я бегаю как мальчик». — «Кстати о мальчиках, Лев, слыхали? Яков-то наш Маков родил сына». — «Маков из парткома? Не может быть!» — «Вот и он не уверен, что сынок — его. Не веришь мне — проведи генную дактилоскопию». — «Что это?» — «Научное достижение, в результате которого устанавливается стопроцентное отцовство». — «Кошмар какой-то!» — «Кошмар не кошмар, а папашкам бегать будет затруднительно. И — статья в Конституции: ловить таких папашек и стерилизовать». — «Евгений, ваши шуточки бывают…» — «Какие шуточки, Лев! Вы представляете, как бы сократилось население, сколько идиотов не родилось бы, не гадило, не сорило, не коптило. Что же касается Якова Макова, я ему говорю (Вэлос посуровел): теперь, заложив династию Яковлевичей, можете умереть спокойно».

Перед следующим сеансом (поэт Семен Светлый) Вэлос заскочил к Никите — тут же, в соседнем квартале. Старый друг, можно сказать. Нет, друг у меня один, а это — приятель. В шестьдесят пятом на вечере в Политехническом сошлись на любви к «серебряному веку» (только что умерла последняя, царскосельская, судьбой блистательная — как ни странно, своей смертью). Символист пока здоров, не считая «головки», — потому настроение декадентское, вокруг вьется актриса Вероника.