Третий пир

«Ну был, ну и что!» — защищалась она от чего-то надвигающегося — диссонанс, безобразный вскрик в дивной гармонии, вонючий запашок в изысканной обстановке, дикий оскал на любимом лице.

— Все сошлось, — продолжал он. — Мне уже исполнилось восемнадцать, она несовершеннолетняя, в ту ночь мы стали любовниками. Одним словом, изнасиловал девочку и сбросил с шестого этажа. Высшая мера.

— И… как же?

— Расстреляли, — ответил он равнодушно, и на секунду несусветная дикость влезла в голову: тот, настоящий, давным-давно расстрелян, а этот…

— Замолчи!

— Как прикажете.

— Нет, говори.

— Расстрел продолжался месяца два…

— Господи!

— Ну, ну. Это была жизнь. Отдать жизнь за одну ночь — в этом что-то есть, а? Она отдала, а я нет. — Он вдруг коротко рассмеялся. — Очевидно, предчувствовал, что встречу тебя.

— Не отвлекайся на пошлости.

— Ну что ж, студенты, собрались на квартире Аркашиного отца, генерал, есть где развернуться. Читали от Матфея, да, сегодняшнее (Аркаша недаром завел и сам завелся): Вечеря, Гефсимания, арест. Мистическая экзальтация возбуждает до предела, не нужно и вина. Впрочем, было и вино, все было.

Он быстро вышел из спальни, прошел через гостиную в коридор, бросив на ходу: «Вера погибла там, во дворе». Все кинулись за ним. Поземка, откуда-то набежала толпа. Истеричный женский крик (крикнула ее подруга, как выяснилось на суде): «Это ты виноват! Ты убийца!» Глухой мужской голос: «Теперь тебе крышка, пацан, засудят». Он поднял голову, чтобы навеки запомнить детали: самогонный дух, мужичок в наброшенном на плечи ватнике подмигнул ему в лицо, повернулся, прошел сквозь толпу и скрылся в деревянном домике в глубине двора. В секунду все отхлынули от него. Изоляция, к которой он привык с детства — правда, в последние, русские уже месяцы начал кое-кого к себе подпускать — барьер из гордыни и чуждого происхождения стал вдруг физически ощутим: два-три метра ледяного пространства отделяли его от беспощадного человеческого кольца («Сильная сцена», — отметил Иван Александрович). Он в белой рубахе стоял на коленях возле трупа, метал фантастические тени дворовый фонарь, толпа в ужасе глядела. Когда его вели через орущий строй к «черному воронку», он дал себе слово никогда ничего общего не иметь с двуногим стадом.

Эта мертвая зона вокруг него осталась на всю жизнь, он ее оставил. Чувствовал свою силу — соседи по камере, случайные страдальцы и дегенераты-уголовнички, к нему не лезли (правда, одолевали клопы). Через неделю после вынесения приговора (уже весеннее солнце вспыхивало в очках женщины-судьи — безнадежно слепая Фемида) вспомнились те самые нужные для жизни детали: мужичок произнес свое пророчество, которое многие слышали и вспомнили на процессе, до женского крика: «Ты убийца!» — следовательно, знать еще ничего не мог, ведь целая компания их вывалилась на пустынный двор. Вестник в ватнике безошибочно выбрал именно его, изрек «засудят», подмигнул и сгинул. Мужичка разыскали родители. Он уже сидел в местах очень отдаленных за грабеж, почему и скрывался тогда у своей Соньки или Мурки в деревянном домике на Плющихе. Та не устояла перед немалой суммой, назвала отдаленное место, и спаситель-грабитель дал показания: он вышел на крыльцо, «так сказать, проветриться» и увидел, как «пацан» в белой рубашке стоит в освещенном проеме балконной двери, а «бешеная девчонка» держится за бетонные перильца, вот она перекинула ногу, вторую, оттолкнулась руками — и через мгновение уже лежала на снегу под фонарем. Дело направили на доследование.

— Удивительно, — сказала Лиза, — что мужичку поверили.

— Удивительно, — подтвердил он монотонно. — Ты, как всегда, попала в самую точку, дорогая. Однажды ночью… в качестве смертника меня уже изолировали, вожделенная одиночка…

— Там было темно и жутко?

— Круглосуточный бьющий свет, но я был один — это главное.

— Кошмар! Что ж ты делал?

— Молился, — ответил он нехотя, — ну, привык с детства, от деда.

— Теперь ты уже не…

— Теперь я уже «не», — вдруг рассмеялся иронически. — Меня, видишь ли, выручил другой.

— Ничего не понимаю.

— Неважно, — отмахнулся Иван Александрович; становилось действительно жутко, и опять подумалось: «Сумасшедший или притворяется?» — Я просил жизни, как вдруг заснул. Кто-то заглянул сквозь решетку окошка в камеру (окошка там не было, сон подарил). Я сказал со всей силой, со всей убедительностью, на какую был тогда способен: «Я хочу жить». — «Каждому охота жить, это надо заслужить», — ответил кто-то и исчез. Я подбежал к инфернальному окошечку: мужичок в ватнике медленно удалялся по заснеженному двору. выражаясь образно, в мою ледяную вечность. «Заслужу!» — крикнул я, сразу проснулся и вспомнил нужные детали. Дальше все пошло как по маслу, и бешеным самоубийством стало убийство.

— Да ведь ты не убивал, — прошептала Лиза.

— Убивал, не убивал — какая разница? — Иван Александрович пожал плечами.