Третий пир

Там все было по-прежнему: пустынные дворы, старинные бульвары, фонтан, солнце, Пушкин. «На этот памятник всем миром денежки собирали, — говорил страховой агент, воспитывая патриотизм. — 86 тысяч 761 рубль 53 копейки. Все давали». — «Все-все?» — поражался Лешенька. — «Все». — «И генералы давали?» — «И генералы». — «И буржуи?» — «Вся Россия». Все по-прежнему — и какая во всем непонятная, неизъяснимая тоска, будто пеплом, прахом, тленом пронизан сам воздух, вода и камень — некрополь, город мертвых, секрет утерян. Он вскочил в стеклянную будку и набрал номер.

— Алеш, где тебя носит?

— Лиз, я, наверно, уеду.

— Куда?

— Домой.

— Ты где?

— Около Пушкина.

— Жди, я сейчас.

Лиза явилась на редкость резво: тропа проторена, но вместо загадочного доктора, говорящего на разных языках, подходит школьный товарищ (Будь готов! — Всегда готов!) и повторяет вслух ее мысли:

— Надоело мне тут все. Опротивело.

— Чего это ты вдруг?

— Хочешь, поехали со мной?

Они цепляются друг за друга. Что, собственно, случилось? Ничего. Садятся на лавку, обнимаются (племя младое, незнакомое, и окружающие для них просто не существуют), Лиза говорит рассудительно:

— Я б поехала, только дома еще хуже — папа. Здесь я хоть свободна. Мы свободны, понимаешь?

— От чего свободны-то?

— Ото всего. Мы здесь чужие, никому не нужны — и нам никто не нужен. Тебе кто-нибудь нужен?

— Нет.

— И мне. Кроме тебя, разумеется.

— Ну, это само собой.

— Так чего мы время теряем?

— В каком смысле?

— Мы давно могли бы любить друг друга по-настоящему.

Алеша ошеломлен, но готов на все. Отличный выход!

Отлично Лизка придумала. Руки холодны, как лед, лица пылают, медлить нельзя: злой задор может иссякнуть каждую минуту. Она ведет его за руку к остановке возле церкви, возле театра. Троллейбуса, конечно, нет. И автобуса нет. И нет такси! О, черт! В условиях социализма просто невозможно согрешить. Если б существовала террористическая организация, я бы пошел первый… на баррикады.

— Разнести все к чертовой матери! — бормочет Алеша вздрагивающим голосом, крепко сжимая нежную руку.

— Кстати… — говорит Лиза, вырывает руку и роется в сумке: ну вот, она уже отвлеклась, сейчас откажется. — Это тебе.

— Что это?

— «Мать».

— На кой она мне сдалась?

— Сам просил.

— Мы едем на квартиру твоего дядьки, так? Так зачем ты мне «Мать» подсовываешь? Потом не могла отдать? — Лиза отворачивается, Алеша спохватывается, хватает «Мать» и прячет в свою сумку. — А вон троллейбус, Лизочек, не наш?

— Не наш, — Лиза улыбается безмятежно.

— Ты ж говорила, «тройка»?

— Я пошутила, а ты поверил.

— Ты не шутила!

— Шутка, Алешенька.

— Я б тебя убил, да народу много.

— Правда? Так тем более с тобой опасно связываться. Может, ты сексуальный маньяк.

Он вдруг испугался сам себя и пошел куда-то, не различая дороги, чувствуя только, что действительно мог бы убить, избить, разнести все вдребезги. Потом проступили стволы и листва, решетка, дорожки… опять бульвар?.. Ах да, Бульварное кольцо… Лизин голос сказал за ухом:

— Вот подходим к Литературному институту, здесь писатели учатся, а дальше, на Герцена, выпивают в своем клубе. Мы с Митей в позапрошлое лето…

— Умеют устраиваться, — отрезал Алеша.

— Если ты о Мите…

— Чтоб пить в том клубе, надо поднатужиться, а? На Страшном Суде туда не въедешь. Скорее в другое место пристроят.

— Ну, понятно, он никому и не читает, только своим. Все так живут.

— Как «так»?

— Прячутся, притворяются. Все условились врать. И мы тоже.

— Я — нет.

— А зачем тебе нужна «Мать»? Ведь она невыносима.

— Да не нужна она мне!

— Нужна. Будешь на экзамене воспевать подвиг Павла. Или Павлика. Или Павки.

— Да ну! Мне и университет не нужен.

— Мне тоже, — легко согласилась Лиза.

Алеша круто затормозил.

— Так какого ж ты меня сюда затащила?

Лиза улыбнулась, в коричневых бархатных глазах вспыхнул огонек. «А Лизка не ребенок», — подумалось впервые. Алеша уселся верхом на какое-то деревянное чудище (по пути вырос детский городок в псевдорусском стиле), Лиза — на порожек избушки на курьих ножках, прелестная резвая девочка в голубых джинсах.

— Никто тебя никуда не тащил. И вообще: если нам от них ничего не нужно, можно ведь и не врать?

«Если не врать — ее не видать», — всплыла резонная мыслишка. Что она делает на Страстном? Страстный, второй, главный план не исчезал в этой крутне по Москве и сопровождался голосами в парадной тьме: трупы заполняются… секрет утерян… не дотянуть. Алеша сказал задумчиво:

— В земле Сталин не протянет. Там уже ничего нет, кроме костей.

Лиза живо заинтересовалась.

— Ты думаешь?

— Конечно. Требуется особая вентиляция. Вообще все погребальные действия у египтян сопровождались молитвами — и мумии до сих пор целы, представляешь?

— Неужели это помогало?

— Не верится, но факт. Шестьдесят дней в содовом растворе, потом сушка горячим воздухом.

— Сколько сушить?

— Что-то около недели, кажется.

— Издевательство над бедным человечком. Зачем?

— Чтоб жить после смерти. Душа у них не могла жить без тела.

— А у нас как будто может.