Третий пир

— Да я не про нас. Там тайна какая-то есть, в «Книге мертвых». То ли состав смол засекречен, то ли трав. В общем, с тех пор не очень-то получается.

— А кто-нибудь делал?

— Здрассте!

— О! — Лиза энергично задумалась, задвигались темно-русые брови к переносице. — Но ведь лежит. Ты видел?

— Нет.

— И я нет. Бедный человечек. Хочешь жвачку?

— Давай.

— Алеш, а что если он не умер?

— А он и не умер, открой любую газету.

— Нет, без шуток. Что, если мертвые не умирают? Вообще все. Вот мы сидим и не подозреваем, а они кругом кишмя кишат.

— Ну, это мракобесие.

— Пусть. Но в этом что-то есть.

— А может, так оно и есть! — он вдруг увлекся картиной бессильного восстания, одушевления, отмщения. — Только не все кишат — убийцы и жертвы. Возвращаются на место преступления, по народному обычаю.

— По обычаю?

— Ну, по поверью. В спокойных странах, в какой-нибудь Швейцарии, лежат спокойно. А у нас, если доктор прав, сто миллионов трепещут, и все идет наперекосяк.

— Какой доктор?

— Жека.

— А, Жека. Тот еще тип. Мне он понравился.

— Да. Мне особенно понравилось, когда он говорил, что русские должны погибнуть как нация.

— Нет, это как-то не очень…

— Слабые должны погибнуть, — сказал Алеша решительно, — по Дарвину. А мы слабые. В какой еще стране можно уничтожить сто миллионов — совершенно безнаказанно.

— Это сколько ж надо палачей! — изумилась Лиза, до которой дошел наконец не символический, а арифметический смысл жертвы. — И Митя не отрицал… Нет, все равно это не может быть правдой.

— А я верю.

— Но ведь невозможно вдруг всем сойти с ума.

— Значит, возможно.

— Раз так — пусть мертвые не умирают. Я так хочу, по справедливости. Пусть соберутся когда-нибудь — мокрое место от всего этого останется.

— Я про то и говорю. И не жалко.

Крошечное дитя в белоснежном чепчике подковыляло к Алеше и просительно засмотрелось голубыми глазами: ему хотелось посидеть на чудище. Так то сивка-бурка вещая каурка, неузнаваемый в авангардистском броске, оскаленный и нервный. Алеша подсадил малыша, тот помчался в чисто поле, а они опять пошли по пятнистой дорожке под липами.

— Пойдем в ЦДЛ? — предложила Лиза. — Там такие пирожные.

— Что такое ЦДЛ?

— Я ж говорю: Дом литераторов.

— Так ведь не пустят?

— Прорвемся.

Средь посольств экзотических стран — чисто выметенные дворы и подстриженные лужайки, как необычно, чудно живут чужеземцы — вытянулся писательский домик с тяжелыми стеклянными дверьми.

— Стой. Вон, видишь, идет дядька? Он явно сюда.

— Почему ты знаешь?

— Потому… вид странный, ничего не замечает, углублен. Так вот, он меня проводит, а потом вернется за тобой.

— А почему он должен…

— Тихо! Хочешь на великих посмотреть — жди.

— Великие умерли.

— Не привередничай. Какие есть.

Дядька — около пятидесяти и прилично одет — и впрямь поднялся на пологую ступеньку к дверям, Лиза подошла, улыбнулась, он явно встрепенулся.

— У меня к вам просьба.

— Чем могу служить?

— Мне нужно попасть в клуб, но я пока что не член Союза.

— Так прошу!

Они удалились, а через некоторое время — недолгое — дядька возник за стеклом и поманил Алешу пальцем.

— Это вы бедный брат?

— Я.

— Пошли.

Прошли мимо свирепых старух в черном (вот кто охраняет писателей), мимо зеркал и деревянных панелей в прохладной сумеречной глубине; с огромного портрета некто глянул зорко («Покойник Фадеев, — пояснил дядька. — „Разгром“»), сейчас гаркнет: «Партбилет на стол!»

— Ну-с, молодые люди?

— Спасибо, — сказала Лиза.

— Рад служить. Левушка.

— Я Лиза, а это Алеша.

— Лиза и Алеша — прелесть. Что-то такое незабвенное, знаете, карамазовское. И как похожи.

— Мы близнецы, сироты.

— Ай-ай-ай!

— А вы в каком жанре?

— Драма. Одинокий поживший человек кончает жизнь самоубийством. Действие первое — в морге. Угрюмый сторож уходит, гремя ключами…

— Левушка, — сказал, подойдя, господин в черном. — Привезли немецкое пиво.

— Присоединяйтесь! — щедро воскликнул Левушка и пояснил, как в старомодной пьесе, «в сторону»: — Это приютские близнецы.

— Присоединяйтесь! — жалостливо поддержал господин в черном.

Лиза ответила твердо:

— Мы сами по себе, — и повлекла Алешу в какие-то деревянные переходики, клетушки и лесенки в поисках позапрошлого подвальчика с пирожными.

В дубовом подвале, в клубах дыма, в тускло-мрачном отблеске словно погребальных светильников сидели писатели и пили пиво. Она сегодня собиралась напоить его «кофием» — Алеша грустно поник над своей чашечкой.

— Отличные пирожные, да?

— Напрасно не дослушали Левушку, — сказал он рассеянно. — Сторож уходит, трупы оживают…

— Да ну, дрянь. Он только что придумал. Ты представляешь советскую пьесу про мертвецов?

К соседнему столику, за которым сидели двое в черном, подошел третий, тоже траурный, и обратился официально:

— Товарищ Светлый, почему вас не было в крематории?

— Потому что я не мог, — с достоинством ответил один из сидящих.

— Ваша речь была запланирована.

— Это недоразумение, товарищ Маков, так и передайте своим товарищам. Я никогда не присутствую на гражданских панихидах, у меня нервы.

— У всех нервы.

Стоящий отошел, а сидящий процедил: