Третий пир

Дядя Петя с Федором буйно расхохотались (заржали), и Андреич, глядя на них; поэта я увел. Совсем я стал невыносим, но не могу никого из них видеть, из прежних, особенно Никиту — слишком раскрылся перед ним в ту пятницу. Ситуацию оживила Любаша (Символист — знаток и ходок, потому и не женился и не собирается), стала приставать с уколами, на наши препирательства выглянул из кабинета фрейдист, благосклонно заметив, что лучший метод для душевнобольных (он выразился изящнее: невротиков) — это переключение. «Пусть переключится, пусть погуляет». Никита раздваивался между Борисом Яковлевичем (фрейдист и символист — хорошо!) и русской красавицей. «Самые красивые в мире женщины (он бывал в соцстранах) — это русские, вы не находите?» — «Совершенно с вами согласен», — поддакнул Борис Яковлевич — и мы получили свободу.

— Я запил в ту пятницу, — заявил мой друг; это прозвучало благородно, ведь запил он из-за меня. — Потом пустился в розыск…

— Зачем ты пошел в милицию?

— Так ведь нет тебя нигде! (Опять сипенье в ухо!) Подумал, ты уже сидишь, решил бороться, раскрыть все смягчающие обстоятельства. (Громко.) Подался в местное отделение, сегодня получил ответ: ты в больнице с неврозом. Что все это значит, Митя?

— Что?

— Ведь ты здоров? Почему тебя поместили к сумасшедшим?

— Это русский народ. Который, по-вашему, вырождается.

— Да как они запели «Петрович хороший…».

— Андреич.

— Неважно! Собирайся, поехали, я привез запасную одежду.

— Куда?

— Куда хочешь.

— Не хочу. Мне здесь хорошо.

— Не ври!

— Мне с ними хорошо, понял?

— Тоже поешь «Андреич хороший»?

— Пою. И он меня уже узнает.

— Уже узнает? Неужели? Через годик и ты его будешь узнавать. Может, даже меня узнаешь.

Мы быстро шли под сенью сада, заброшенного господского парка, подошли к озеру и остановились перед естественной зеркальной преградой. Солнце садилось, горели купола и клены, еще зеленели липы, все это отражалось и преображалось в темной уже воде, и поэт дрогнул, помянув Фета: «Этот листок, что иссох и свалился, золотом вечным горит в песнопенье».

— Хочешь сигару? Я привез тебе коробку «Короны».

Мы сели на покосившуюся лавку и, как два дурака в Гайд— парке, закурили сигары.

— Мить, куда ты дел пистолет?

— Какой пистолет?

— Передо мной — не надо. В ту пятницу у Левушки… тьфу, раньше, конечно, — на Страстном — мы спускались по лестнице, было очень темно. Я зажег спичку — ты проверял, на месте ли пистолет: во внутреннем кармашке твоей сумки.

— Ну и что?

— А то, что я испугался, увидев тебя сегодня в психиатрическом отделении.

— Это «терапия». Мои соседи лежат с инфарктами.

— Правда?

— Правда.

— Слава Богу! А врач?

— Борис Яковлевич — тайный ученик Фрейда и мечтает испытать на мне психоанализ.

Никита попыхивал сигарой, вальяжно раскинувшись, элегантный до неприличия в деревенском запустении, в нашем русском вселенском полураспаде, где — дай срок — проляжет скоростная трасса и последний листок останется разве что в песнопенье.

— Так у тебя инфаркт или невроз?

— У меня ерунда. Иногда кажется, будто нечем дышать.

— И давно?

— В октябре будет два года.

Никита оживился необычайно.

— Именно тогда у них началось, фантастика! Ты лечился у Жеки?

Имя наконец было названо, я почувствовал знакомые симптомы: воздух покидает нашу землю.

— Нет! — заорал я, борясь с удушьем. — Пойми же наконец, ты не в сумасшедшем доме!

— Ничего не понимаю! — заорал и Никита. — Эта компания в пятницу — ты помнишь?

— Какая компания, черт!..

— Пациенты доктора Вэлоса.

— Ну?

— Никогда не верил, что он доктор. Он коммерсант, бизнесмен, он бы развернулся за кордоном.

— Но он разворачивается у нас.

— Как разворачивается? Что он делает?

— Откуда я знаю? Какая-то колоссальная энергия… Он говорил, энергия смерти, помнишь? Чтобы поверить во все это, надо сбросить последние пятьсот лет и обратиться к средневековой мистике.

— Итак, источник — сатана, — констатировал Никита с мрачноватой усмешкой. — А Жека на подхвате.

Мы рассмеялись, но с натугой, как неумелые актеры (современные актеры, разыгрывающие интермедию в «Докторе Фаустусе»).

— Он еще не развернулся, — подал я соответствующую реплику (совсем мне не было смешно), — не овладел средствами массовой информации.

— А его писатели? Они пишут, и их читают.

— Это интеллигенция. Чтобы охватить народ в целом, нужен голубой ящик. Кажется, у пророка Даниила: Мессия должен прийти к каждому. Мы воспринимаем символически, а сказано буквально: физически, к каждому.

— Иисус не мог размножиться.

— Он мог все, но что-то помешало. А теперь это реально и обыденно. Те народы, которые приняли Откровение (я имею в виду арийские народы), лихорадочно занялись прогрессом, чтобы подготовить Его приход, Царствие Божие. Но, как всегда, средства подменили цель — механический прогресс стал богом. Можно одновременно войти в каждый дом, но мы забыли пророчество: «Многие придут под именем Моим».