Третий пир

— Убогие развлечения, согласен. Но знаешь: и в Париже убогие. Везде. По молодости разбирает, конечно, а поживши… Ну, выйдет какой-нибудь гермафродит на публику и разденется. Весело?

— А если остаться здесь и пить кофе — это убого?

Он улыбнулся.

— Здесь я впаду в детство, — окинул острым взглядом иконы, картины, пажа с дамой. — Это мой воздух — старой пыли и теней. Здесь живет твоя родня?

— Дядя с теткой.

— Как это они сумели так забаррикадироваться?

— У Мити предки деятели были, партайгеноссе. А Митя писатель. Дмитрий Плахов.

— А! «Игра в садовника». Читал и даже примерял лавровый венок, но он умолк.

— Он пишет.

— Не сомневаюсь. Молодость. А ты умеешь варить кофе?

— Чего тут уметь-то?

— Э-э нет, тогда я сам. Кажется, там во тьме приоткрывалась дверца в кухню?

На кухне, занятый (Иван Александрович за что ни брался, делал замечательно, кофейник, ложечка, сахарница и чашки льнули к его рукам в радостном порядке), он спросил мельком: «Ты действительно хочешь остаться здесь?» — «Хочу». — «Тогда давай осмотрим место происшествия?» — «Давайте». — «Вот зеркало. Оно уж замутилось. И я в нем выгляжу почти тебе под стать». Лиза засмеялась: — «Вот мельница, она уж…» — «Ну не совсем… Вот канделябр. Способен на убийство…» — «А у Митиного дедушки был спрятан парабеллум». — «Дмитрий Павлович Плахов. Как же я не связал! Философ?» — «Ага. Писал про про… пролетариат… не выговоришь!» — «У этого человека был редкостный дар — прямо-таки мистическое ощущение зла, хотя я терпеть не могу мистику. За своим даром он спустился в самое пекло». — «Его расстреляли у нас, в Орле, в сорок первом». — «В сорок первом? Я не знал». — «Иван Александрович, вот, должно быть, кошмар — ожидать расстрела». — «Как тебе сказать? Сильное ощущение. Почти такое же сильное, как любовь». — «Откуда вы знаете?» — «Из предыдущей жизни». — «А у меня тоже была предыдущая жизнь?» — «Будет. Вот эту я б купил…» — «Кто это?» — «Клюев. У меня не такой полный. И вот эту, пожалуй… А вообще есть что-то непристойное — трогать книги в отсутствие хозяина. Пойдем!» — «Знаете что, я вас познакомлю с Митей, он вам расскажет про парабеллум». — «Этот шаг надо обдумать. Господи, граммофон!.. „На солнечном пляже в июне в своих голубых пижама, — пропел он вдруг чисто и нервно, с усмешкой аффектируя нервность, подражая кому-то (Лизе Вертинский был неведом), — девчонка, звезда и шалунья, она меня сводит с ума!“ Неужто работает?» — «Давайте попробуем, Иван Александрович, и станцуем!» — «Не надо меня так активно соблазнять». — «А как же вас свести с ума?» — «Я несводим». Лизочек разозлился.

— Что, мельница совсем уж развалилась? — Я возьму над ним верх во что бы то ни стало или пошлю куда подальше!

Иван Александрович рассмеялся от удовольствия (он умел наслаждаться каждым мгновением, как и Лиза, впрочем) и сел опять в диванный уголок.

— Девочка, тебе ж не этого хочется. Я очень осторожно следую твоим желаниям.

— Откуда вы знаете за меня!

— В данный момент тебя изводит женская власть: до каких, мол, границ. Считай, что надо мной твоя власть безгранична. Довольна?

— Все вранье и выдумки!

— Может быть, — легко согласился Иван Александрович. — Ну, хочешь, я уйду?

Она отмахнулась, раздражение, как всегда, выражалось в действии, вертелась по комнате, выскакивала на балкон и обратно, ощущая эту сценку как поражение и обдумывая новую (такая уж уродилась: придумывать и разыгрывать).

— Иван Александрович, я вас так люблю.

— Ты насчет осетрины не передумала?

— Иван Александрович! — повторила Лиза с ненавистью. — Я вас люблю!

— Отойди наконец от балкона!

Дверной звоночек пропел бетховенскую тему судьбы в дребезжащем электрическом варианте. Лиза голубым ветерком пронеслась, отворила: в полутьме на площадке мужичок в фуфайке и с чемоданчиком.

— Мосгаз!

— Кто это? — спросил Иван Александрович, возникая в дверях столовой.

— Мосгаз! — словно в подтверждение мужичок жестом фокусника вырвал папироску чуть не из уха и закурил. — Показывай хозяйство.

— Вы папиросой будете газ проверять? — отчеканил Иван Александрович; Лизу поразил ледяной траурный тон.

— Погашу, када надо, не боись… Ну, товарищи, запустили! — по кухне пополз водочный душок с псевдонародным говорком. — Вон тут запустили, и вон тут, и вон там…

— Работайте, мы все оплатим.

— Работайте! Легко сказать… — мужичок покряхтел, открыл на столе чемоданчик, склонился, что-то там шаря. — А дочке своей скажи: чтоб не открывала не спросясь. Дом, где промтоварный, знаешь? Вот такая вот открыла: изнасиловали, подсвечником по кумполу и золото взяли. Золото есть? Есть! А на Новослободской — там старуха дура…

— Странное время вы выбрали для проверки. Вечер пятницы.

— А я про что? Я и говорю: может, я убийца? Дочке накажи…

— С дочкой ясно. Что наказать жене?

— Запустила плиту твоя жена, — пролетарий посуровел.

— Ну а мне что посоветуете?

Мужичок вдруг подмигнул, водочный душок усилился.

— С усмешечкой у тебя папка. Любишь папку-то?