Третий звонок

Из чего я исходил, когда решился после долгих разговоров с П. О. Хомским репетировать роль Лира? Прежде всего нам обоим было ясно, что «Лир», как когда-то в 50–60-е «Гамлет», – самая актуальная, к сожалению, из всех трагедий о жизни, смерти, вражде, междоусобицах в наше время и особенно в современной России. На поверхности лежит раздел, распад империи на враждующие части. Как бы добровольный отказ от власти второго президента. Отказ погрязшего в гордыне (и не только в ней), но, хочется верить, не злого старого человека, который «хотел как лучше, а получилось как всегда». Но это лишь то, что лежит на поверхности. Другое и более существенное, не говорю уже драматичное – достаточно пессимистический мой взгляд на происходящее в наше время в мире вообще. Нарушено равновесие, существует много реальностей: виртуальная, книжная, компьютерная, какая угодно, кроме реальности самой жизни, происходящего в ней. Происходящее апокалиптично, фантастично и как бы не вполне реально в силу жутких катаклизмов разного рода: природных ли, военных ли, пожаров, наводнений, кораблекрушений, наркотиков, СПИДа, моральной, нравственной, сексуальной грязи. Осмыслить хотя бы отчасти происходящее можно только условно и поэтически, как бы мрачна ни была выбранная поэтика и иные театральные средства.

Если сам Шекспир сплющивал времена, то сам Бог велел следовать этому пути. Так возник образ спектакля в декорациях Б. Бланка. Металлические многоэтажные конструкции, башни, решетки, мосты, свалка старых автомобилей, белые манекены – картина мира после некоего катаклизма, может быть, после третьей мировой. Остов мира. С одной стороны, рисунок моста около старого Тауэра, с другой – нечто вроде блока Чернобыля. Костюмы наших дней, но силуэты напоминают что-то старое и поэтому вневременное. Музыка и Д. Д. Шостаковича, и современный рэп, и трагический гимн Фрэди Меркьюри «Шоу должно продолжаться»…

Теперь, из чего исходил лично я, взявшись за роль:

Первое. Я достаточно стар, опытен, но еще не развалина.

Второе. Я умею играть в стихах и в ритмизированной, не бытовой прозе Шекспира. Стало быть, есть опыт.

Третье. Мой зритель мне поверит, что в конце жизни я могу изобразить старого упрямца Лира, хотя бы потому, что кто-то еще помнит моего Гамлета, кто-то видел Шейлока, кто-то еще что-то в этом роде.

Четвертое. Я не знаю, трагический ли я артист, не моего ума это дело, но горечи, ран от предательства и подлости у меня, увы, накопилось предостаточно. Иногда самые близкие сему весьма способствовали. Есть из каких копилок и залежей набрать боли, горечи и ударов, накопившихся за последнюю треть жизни.

Пятое. Я не только отец пятерых детей, я дед пятерых внуков. Тоже нужный опыт. Мне стало ясно, и это «ноу-хау» было воплощено, что Лир – старик, который очень боится сойти с ума, он постоянно говорит об этом и весьма предрасположен к старческому безумию. Стало быть, он может видеть внутренним взором своих дочерей Гонерилью, Регану и Корделию тремя маленькими девочками в детских платьицах и одновременно с подлинными тремя дочерьми говорить, как с тремя крошками, которые для него до конца жизни и спектакля так ими и останутся в его воспоминаниях и воображении. Оттого мой Лир выносит в финале задушенную Корделию в образе ребенка. Это та мера театральной условности, которую современный зритель легко примет на веру. И я не ошибся.

Шестое. Я хотел при всем вышесказанном быть психологически убедительным и разнообразным в средствах выражения. Где-то в районе, предгенеральных прогонов мне почему-то вспомнилась старуха Ф. Г. Раневская – тоже, как и Анна Ахматова, женщина-Лир. Королева-Лир.

Припомнилось ее знаменитое заикание и манера говорить низким, глуховатым, значительным тембром. И это было взято мной на вооружение. «Когда б вы знали, из какого сора…» – помните?

Седьмое и самое существенное. Я уже почувствовал, как следует вычерчивать психологическую, смысловую и формальную стороны этой роли. Я графически выстроил движение от упрямого гордеца первой картины через мнимую независимость поведения (короткая, но важная и оживленная сцена с Кентом и Шутом после охоты в замке Гонерильи) с последующим ерничаньем и взрывом старика, нежную встречу с Реганой и страшный, отчаянный удар от двух восставших на отца сестер. Прощание с Гонерильей-девочкой, прощание навсегда:

Прощай, мое дитя!Я больше никогда с тобой не встречусь.Я не браню тебя.

Пускай в тебе когда-нибудьСама проснется совесть…

Монолог о терпении. Монолог в слезах, об их невозможности на мужских щеках и уход в Бурю, уход ото всех, от реального мира в никуда, в природу, как раненый зверь…

Сцена Бури начинается для Лира знаменитыми монологами-обращениями к стихиям: