Треугольная шляпа. Пепита Хименес. Донья Перфекта. Кровь и песок

В то время как крестьяне перешептывались и кланялись сеньору коррехидору, Фраскита, вооружившись лейкой и веником, тщательно мела каменный пол беседки, служившей мельнику и его жене чем-то вроде сеней или прихожей, и расставляла полдюжины стульев под самой тенистой частью зеленого навеса, а дядюшка Лукас, взобравшись наверх, срезал лучшие гроздья винограда и ловко укладывал их в корзину.

— Да, да, Фраскита! — говорил сверху дядюшка Лукас. — Сеньор коррехидор влюблен в тебя, и у него мерзкие намерения…

— Я давно тебе об этом твержу, — отозвалась наша северянка. — Ну, да пусть его! Осторожней, Лукас! Не упади!

— Не бойся. Я держусь крепко… Еще ты очень нравишься сеньору…

— Да перестань! — прервала его сенья Фраскита. — Я сама отлично знаю, кому я нравлюсь, а кому нет! Дай бог, чтобы я так же хорошо знала, почему я не нравлюсь тебе!

— Вот те на! Да потому, что ты уродина… — ответил дядюшка Лукас.

— Эй, смотри!.. Какая я ни на есть, а вот как залезу к тебе наверх да сброшу вниз головой…

— Смотри, обратно ты уже не слезешь, я тебя тут живьем съем.

— Ну, вот еще! А как явятся мои поклонники да увидят нас здесь, наверху, — скажут, что мы с тобой две обезьяны!..

— И верно. Ведь ты и впрямь обезьянка, и прехорошенькая, а я со своим горбом тоже похож на обезьяну.

— А мне твой горб очень даже нравится…

— Ну, тогда тебе еще больше должен нравиться горб коррехидора, — он куда больше моего…

— Ладно! Ладно, сеньор дон Лукас! Будет уж вам ревновать!

— Я? Ревновать? К этому старому мошеннику? Напротив, я очень рад, что он в тебя влюбился!..

— Почему же это?

— Да потому, что в самом грехе уже заключено покаяние. Ты ведь его никогда не полюбишь, а пока что настоящим-то коррехидором являюсь я!

— Поглядите на этого честолюбца! А представь себе, я его полюблю… Все на свете бывает!

— Это меня тоже не очень тревожит…

— Почему?

— Потому что тогда ты уже не будешь прежней; а раз ты не будешь такой, какая ты есть, по крайней мере какой ты мне кажешься, мне уже будет все равно, куда бы черти тебя ни утащили!

— Ну ладно, а что ты сделал бы в таком случае?

— Я? Почем я знаю!.. Ведь и я тогда буду другим, не таким, как сейчас, я даже не могу себе представить, что будет…

— А отчего ты станешь другим? — продолжала допытываться сенья Фраскита; она бросила подметать и стояла теперь, подбоченившись, задрав голову кверху.

Дядюшка Лукас поскреб затылок, как бы силясь вычесать оттуда нечто глубокомысленное, и в конце концов заговорил как-то особенно серьезно и мудрено:

— Стану другим оттого, что теперь я верю в тебя, как в себя самого, и вся жизнь моя в этой вере. Следственно, перестать верить в тебя — для меня все равно, что умереть или превратиться в другого человека. Я стал бы жить совсем по-иному. Мне кажется, я бы заново родился. Родился с другим сердцем! Не знаю, что бы я с тобой тогда сделал… Может, расхохотался бы и пошел прочь… Может, сделал бы вид, что даже не знаю тебя… Может… Э, да что это мы ни с того ни с сего такой скучный разговор завели? Что нам за дело! Пусть в тебя влюбляются хоть все коррехидоры на свете! Разве ты не моя Фраскита?

— Твоя, дикарь ты мой! — ответила наваррка, смеясь от души. — Я — твоя Фраскита, а ты мой дорогой Лукас, настоящее пугало, но лучше и умнее тебя никого на свете нет, и уж люблю я тебя… Спустись только с беседки — увидишь, как я люблю! Получишь больше тумаков и щипков, чем волос у тебя на голове! Ах! Тише! Что я вижу? Сюда шествует коррехидор, и совершенно один… И так рано!.. У него что-то на уме… Видно, ты был прав!..

— Погоди — не говори ему, что я тут наверху. Он пустится с тобой в объяснение, — подумает, что я сплю и меня можно оставить в дураках. Мне хочется позабавиться, слушая, что он будет тебе говорить.

С этими словами дядюшка Лукас протянул своей супруге корзину с виноградом.

— Ловко придумано! — воскликнула она, снова заливаясь смехом. — Вот чертов мадридец! Неужели он воображает, что и для меня он коррехидор? Да вот и он собственной персоной… Гардунья наверняка плетется за ним, да теперь, видно, спрятался где-нибудь в овражке. Какая наглость! Схоронись за ветками, то-то мы с тобой посмеемся, когда он уйдет!..

Сказав это, прекрасная наваррка запела фанданго^{26} — оно стало для нее теперь таким же привычным, как и песни ее родины.

Глава XI

Осада Памплоны

^{27}

— Да хранит тебя небо, Фраскита!.. — промолвил вполголоса коррехидор, приближаясь на цыпочках к тенистой беседке.

— И вас также, сеньор коррехидор! — ответила она непринужденно, отвешивая поклон за поклоном. — Что это вы так рано? Да еще в такую жару! Садитесь, садитесь, ваше превосходительство… Вот сюда, в холодок. Почему же вы, ваше превосходительство, не подождали других? Места для них уже приготовлены… Нынче мы ждем самого сеньора епископа, — он обещал моему Лукасу отведать первый виноград с наших лоз. Ну, как поживаете, ваше превосходительство? Как ваша супруга?