Тревожное торжество

Одно настораживало Константина. Характер у дочери не такой, как у Вероники. В ней есть что-то от него. А значит, коса на камень. Но ничего, он сумеет быстро привести ее в чувство.

В кабинет заглянула секретарь. Аспенский знал, что она боялась его, особенно когда он бывал злым. Она и сейчас смотрела со страхом, заикалась, сообщая о посетителе.

Следом дверь широко распахнулась и, отодвигая секретаря, в проеме возникла Истровская. В узкой белой юбке и зеленом облегающем топе.

Константин встретил Аллу недовольным взглядом. Еще одна мокрая курица, которая много о себе понимает и по неделям болтается неизвестно где и с кем. Изматывает мужиков. Те, бедные, уже шарахаются от нее. У этой бабы точно чесотка между ног, сутками готова на мужиках сидеть.

– Ну, здравствуй, подруга, – первым неприветливо поприветствовал Аспенский. Не вставая с места и не поднимая головы, глянул исподлобья. – Где пропадала целую неделю? И что теперь тебя ко мне привело? Ты у меня гость необычный, в том смысле, что в этом кабинете я тебя вижу второй раз.

– Тебе повезло, – засмеялась Алла, и худенькое тело затряслось. – Другие меня вообще не видят в своих кабинетах, хотя хотели бы видеть в своей постели.

– У тебя одна песня, – в уголках губ Константина мелькнула насмешка. Истровская не отреагировала, как будто не слышала его, как будто он ничего не произносил. Ее любопытствующий взор пробежал по кабинету, на стенах – картины, дорогая мебель, вазы, зеркала.

– Мишура, все мишура, – сказала пренебрежительно. – В прошлый раз, я помню, было скромнее, – краем глаза поймала недовольство Аспенского, и это порадовало ее, она с радостью съязвила. – Песня у меня одна, Константин, да только она не про тебя. Ты, как я знаю, певец в этом смысле совершенно никудышный, я бы сказала, отвратительный. Бревно. Тебя можно использовать только на подпевках, да и то не в моей песне.

Константин понимал, что Алла злилась на него из-за Хавина. Но ее намеки сейчас были не ко времени. Аспенский налился кровью, втянул голову в плотные покатые плечи, как будто изготовился к прыжку, и сильно сжал скулы. Подумал, погоди, курица, скоро приберу я твой бизнес к своим рукам. И поморщился, попутал же бес однажды угодить в ее постель. Пьянка не оправдание. Но тогда он действительно для Истровской партнер был хуже некуда. Ведь знает, стерва, сама затащила, а теперь издевается. Тут без нее настроения никакого, а ее уколы делали его еще хуже. А она все язвила и язвила.

Аспенский был неподвижен, как изваяние. И пошевелился, когда Истровская выдохлась и сделала передышку. Заметил:

– Мишура, говоришь? Только очень дорогая мишура, тебе не по карману! А то, что тебе по карману, я не держу!

Истровская повела плечами, едко усмехнулась, словно растягивала удовольствие:

– Всяк кулик свое болото хвалит.

Константина грубо отсек:

– Я тебе не кулик! Какого черта ты появилась тут? Зачем приблудилась к моему болоту? Не заводи старых пластинок, я их слушать не буду! А новых песен, как я понимаю, у тебя нет. Постарела, Алла, постарела. Так что же тебе нужно у меня?

Алла вздрогнула, когда Аспенский произнес слова о старости. И нервно выпалила:

– Все, что у тебя можно было взять, я уже взяла.

Константин не понял, что она имела в виду, раздраженно сузил глаза:

– Когда успела?

Алла стремительно приблизилась к столу, руками оперлась о столешницу, впилась взглядом в его глаза и с внутренним удовлетворением произнесла:

– На этой неделе. И ни разу за всю неделю не услышала, что я постарела, Константин.

Аспенский откинулся на спинку кресла:

– Подозреваю, что неделя у тебя была жаркая, – с придирчивой ухмылкой осмотрел ее. – Ты заметно похудела. Под глазами круги. Это вредно, Алла. Во всем должна быть мера, – помолчал. – Только мне на твое времяпрепровождение наплевать. Я твоими историями не интересуюсь.

Алла фыркнула, мол, зря, на всякой истории можно поучиться. А вслух сказала:

– Моими не надо, Константин, – загадочно улыбнулась. – Но вот истории твоего зятя тебя должны заинтересовать.

– Что ты хочешь сказать? – раздраженно протянул Аспенский, нажимая локтями на подлокотники и хмурясь. В голове мелькнула неприятная мысль, в которую он не хотел верить, что недельное отсутствие Валентина имело отношение к Алле.

Истровская улыбалась, и это выводило Аспенского из терпения. Она видела, что поставила его в тупик, и хлестнула по его самолюбию больнее:

– Выходит, ты еще не знаешь, что твой зять дал под зад коленкой твоей дочери? Плохо владеешь обстановкой, Константин. Постарел, постарел.

Он, вскипая, наклонил вниз голову, уперся подбородком в грудь, мрачно посмотрел из-под бровей:

– Я знаю, что это она ему дала пинка.

Алла заразительно неподдельно засмеялась:

– Да нет, Константин. Я смотрю, ты действительно постарел, вообще не контролируешь ситуацию, а потому не догадываешься, что всю неделю твой зять провел в моей постели. Я оказалась лучше, чем твоя дочь. Ты бы проверил, не с изъяном ли она у тебя! Ведь она твой отпрыск. Наверно, такое же бревно.