Три Александра и Александра: портреты на фоне революции

Из его творчества уходила и Россия с её смутной душой и надрывной судьбой, с отталкивающими притягательными приметами её повседневной жизни – Грин становился «иностранцем в русской литературе». Но история и Россия, выброшенные из мира, созданного Грином, отыгрывались на нём самом. Он избежал мобилизации. Однако же в Петрограде, где литераторы варились в общем котле с депутатами Думы, обиженными сановниками и великосветскими фрондёрами, нарастало оппозиционное напряжение. Полиция усердствовала, действуя при этом вслепую. В ноябре 1916 года политически неблагонадёжный Грин был выслан из Петрограда в административном порядке за «непочтительный отзыв» о государе императоре в общественном месте. На сей раз уехал он недалеко: на станцию Лоунатйоки (ныне Заходское), что в восьмидесяти верстах от Финляндского вокзала столицы; там прожил до конца февраля.

В феврале началась революция. Грин пешком вернулся в Петроград в день свержения самодержавия – с рассказа об этом мы начали нашу книгу. Никаких, однако, существенных изменений в его жизни поначалу не произошло. Те же журналы, те же люди вокруг. Правда, всеобщее бурление заставляло работать в лихорадочном режиме: за полгода последовало три десятка публикаций. Революция стимулирует энергию муз! Грин пытается выступить на поэтическом поприще. Стихотворение «Колокола» печатается в «Двадцатом веке», «Обезьяна» и «Дайте» в «Новом Сатириконе». В мае газета «Свободная Россия» публикует его поэму «Ли» – произведение слабое до смешного, к счастью, тут же забытое читающей публикой. Было ещё несколько стихотворений на революционные темы – все они ничего достойного не добавляют к творческой биографии Грина; поэтом он не стал.

Впрочем, в стихотворении «Петроград осенью 1917 года», напечатанном в той же «Свободной России», проступают черты пугающей реальности, которая скрывается в ближайшем будущем:

Убогий день, как пепел серый,

Над холодеющей НевойНесёт изведанною меройНапиток чаши роковой.<…>Упрямый ветер ломит шляпу,

Дождь каплей виснет на носу;Бреду, вообразив Анапу,К Пяти углам по колбасу,К витринам опустевших лавок,

Очередям голодных бабИ к рыночным засильям давокПрикован мыслью, будто раб.

Скоро, ох как скоро, лавки опустеют окончательно, и двери их будут заколочены досками; колбаса превратится в бестелесный предмет мечтаний; роковая чаша будет испита до дна; и мера её окажется куда суровее, чем можно было предвидеть.

Эйфорическая Февральская революция переросла в грозную Октябрьскую; за ней последовали все мыслимые бедствия. В 1918 году Петроград провалился в бездну разрухи, голода, красного террора. Одно за другим исчезали печатные издания. Был закрыт за контрреволюционное направление «Новый Сатирикон», в котором Грин печатался до самого последнего момента. Из сатириконовских публикаций явствует, что плоды революции для него горьки, что её безумная реальность вызывает у него чувство, близкое к отвращению. Но политического протеста в них нет, и исторического суда автор не совершает. Он просто не любит новый послереволюционный мир, так же, как не любил обывательский мир дореволюционный. Советская власть так и останется чуждой ему, потому что она держится на жестокости и насилии. Николай Вержбицкий, старинный приятель Грина, вспоминал потом его слова, сказанные летом 1918 года: «…В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием. «От палки родится палка!» – говорил мне один дагестанец…»

Но заниматься писательством теперь, в оцепенелом от голода и ужаса Петрограде, в безумном царстве военного коммунизма, становилось невозможно. Всё старое изжило себя, а в новое Грина не принимают. Надежды устроиться в Москве, попытки создать вместе с другими беспартийными литераторами независимую газету «Честное слово» терпят крах. Не время для беспартийности, не время для честных речей. И это снова тупик, как двенадцать лет назад, после севастопольской тюрьмы.

Только тогда ему было двадцать пять, а теперь он стоит на пороге сорокалетия.

Из безнадёжных тупиков есть только один выход: вверх.

В разгар гражданской войны и разрухи Грин начинает писать «Алые паруса».