Три чашки горя при свете звёзд

Она улетала в рейсы, перевозила пассажиров между планетами империи Дай Вьет, прыгала из одного мира в другой, не задумываясь о прикованных к планетам людях. Она... она не видела, как из трясущихся рук мамы падает стакан и разбивается со звуком выстрела. Не переносила её каждый вечер в постель, отмечая развитие болезни по тому, как тело становится всё легче, а под туго натянутой кожей всё сильнее проступают ребра.

Мама почти до самого конца оставалась сама собой − сохраняла ясность ума и полностью сознавала, что происходит. Как будто с ней ничего не стряслось, она делала пометки в отчетах своей группы и отправляла инструкции на строящуюся космическую станцию. Было ли это благословением или проклятием? Куанг Ту не знал ответа и не был уверен, что хочет знать ужасную правду, которая расстроила бы его.

− Я была здесь. − Голос «Тигрицы под баньяном» звучал мягко и задумчиво. − В самом конце.

Закрыв глаза, Куанг Ту опять ощутил в воздухе антисептики, резкий аромат болеутоляющих и кислый запах тела, которое наконец не выдержало и сломалось.

− Прости. Была. Я не хотел...

− Знаю, что не хотел. − «Тигрица под баньяном», придвинувшись, коснулась его плеча, − призрачное, почти неуловимое дуновение, которое сопровождало его всё детство. −  Но тем не менее. Заботы о маме занимали всю твою жизнь. Ты можешь говорить, что просто выполнял сыновний долг; можешь говорить, что это пустяки. Но... теперь всё, братец. Всё кончено.

«Не кончено», − хотел он сказал, но слова сестры гулким эхом звенели в ушах. Он повернулся к алтарю, к голограмме мамы над подношением − чай с рисом, которыми покойная должна подкрепиться по пути через Преисподнюю. Видеоролики сменялись один за другим. Вот мама, беременная его сестрой; движения скованные и замедленные, как у всех, кто вынашивает Разум. Вот мама с Куанг Ту и «Тигрицей в баньяне» перед алтарем предков поминает годовщину дедушкиной смерти. Вот мама получает медаль Хоанг Мина из рук тогдашнего министра научных исследований. А вот ролик, снятый перед постановкой диагноза, когда мама уже начала слабеть и худеть, − она настаивает на том, чтобы вернуться в лабораторию, к своей рабочей группе и заброшенным исследованиям.

Он опять вспомнил Парчового стража и слова, от которых сдавило горло, будто удавкой палача. Как он посмел! Как они все посмели?

− Она вернулась домой. − Он не знал, как словами выразить царившее в его душе смятение. − К нам, к своей семье. В конце концов. Это ведь что-то значит?

«Тигрица под баньяном» ответила иронично:

− Разве императрица ухаживала за мамой, когда та по ночам просыпалась и, кашляя, выплевывала легкие?

Крамолой было даже подумать такое, не то что произнести вслух, хотя Парчовая стража посмотрела бы на это сквозь пальцы, учитывая их горе и негодование, а также всю пользу, которую приносила мама на службе императрице. По правде говоря, это мало кого из стражи волновало.

− Разве императрица сидела подле неё, когда она умерла?

Мама тогда цеплялась за его руку, в ее широко распахнутых глазах виднелась сетка кровеносных сосудов, и в них стоял страх.

− Я... дитя, прошу...

Он застыл и стоял так, пока за спиной не послышался шепот «Тигрицы под баньяном»:

− Огни Сайгона красные с зелёным, а фонари Ми Тхо блестят неярко... − Старинная колыбельная с Земли. Знакомый медленный, успокаивающий ритм, и Куанг Ту невольно начал подпевать.

− Вернись домой. Ждать буду девять лун, и осень десять раз придет...

Мама расслабилась, прижавшись к нему, а они пели до тех пор, пока... Куанг Ту так и не понял, когда она умерла, когда из глаз пропал блеск, а лицо разгладилось. Когда он поднимался от её смертного ложа, песня ещё звучала в его голове, а в мире образовалась огромная брешь, которую ничем не заполнить.

Потом, когда закончилось раскидывание ритуальных банкнот и в могилу бросили последнюю горсть земли, состоялся разговор с Парчовым стражем.

Парчовый страж был юным, с детским лицом и совершенно неопытным, но в его движениях уже сквозило высокомерие избранного. Он подошел к стоящему у могилы Куанг Ту, якобы выразить соболезнования, и произнес всего пару фраз, которых хватило, чтобы выдать его истинные цели и еще раз пошатнуть мир Куанг Ту.

«...Мем-импланты вашей матери перейдут профессору Туйет Хоа, которая больше всех достойна продолжать её исследования...»

Разумеется, империи требуется пища, нужно выращивать рис в космосе, получать лучшие и более стабильные урожаи, чтобы прокормить народ. Разумеется, Куанг Ту не хочет, чтобы люди голодали. Однако...

Испокон веков мем-импланты передавались от родителей к детям. Они были семейным достоянием, возможностью получать советы предков даже после их смерти. Когда мама умирала, его утешала мысль, что он не потеряет ее. Разве что ненадолго и не по-настоящему.

− Они забрали её у нас, − сказал Куанг Ту. − Уже в который раз. Теперь, когда она наконец-то должна принадлежать только нам... Когда она должна вернуться к семье...