Три дочери Евы

Она не могла понять, почему это происходит. Ни по каким признакам ее нельзя было отнести к числу религиозных или хотя бы духовных людей. Она никогда не призналась бы в этом матери, но временами у нее возникали сомнения, верит ли она хоть во что-нибудь. Разумеется, она принадлежала к мусульманской культуре. Она любила Рамадан и Курбан айт, эти праздники наполняли ее сердце теплом и будоражили все ее чувства изумительной смесью вкусов и запахов. Для нее ислам относился к сфере детских воспоминаний, неотрывных от ее души и в то же время смутных, с каждым днем отдалявшихся и во времени, и в пространстве. Их можно было сравнить с кусочком сахара, растворившимся в кофе, который исчез, но оставил свою сладость.

В Турции ее всегда поражали люди, которые, затвердив наизусть молитвы на арабском, повторяли их, не имея ни малейшего понятия об их смысле. Что до Пери, то она всегда любила слова – и турецкие, и английские. Она нянчила их в ладонях, как яйца, из которых вот-вот должны были вылупиться птенцы, и кожей ощущала биение крошечных сердечек. Она постигала их значение, очевидное и скрытое, она изучала их происхождение. Но для огромного числа верующих слова молитв были лишь священными звуками, которые можно произносить, не проникая в их суть, как повторяет звуки эхо. Всякий, пребывающий в лоне веры, обретал ответы, но отказывался задавать вопросы; победу одерживал тот, кто сдавался без боя.

В своем дневнике, посвященном Богу, Пери записала:

Верующие предпочитают ответы вопросам, ясность – сомнениям. То же самое можно сказать и про атеистов. Забавно, но, когда речь заходит о Боге, который не постижим человеческим разумом, редко кто отваживается сказать: «Я не знаю».

Ангел

Оксфорд, 2000 год

Живя в Оксфорде, Пери регулярно звонила домой, выбирая время, когда трубку, скорее всего, возьмет отец, а не мать. Но сегодня ее расчеты не оправдались – на звонок ответила Сельма.

– Периким… – ласково выдохнула она, но быстро сменила тон. – Ты собираешься на свадьбу брата?

– Да, мама. Я же говорила, что непременно приеду.

– Она сущий ангел.

– Кто?

– Невеста, конечно. Кто же еще, вот глупая.

И Сельма принялась расписывать достоинства и добродетели будущей невестки с несколько преувеличенным пылом, что не ускользнуло от Пери.

– Хорошо, что в нашей семье появится свой ангел, – заметила Пери.

Она прекрасно уловила подтекст, который таился в славословиях матери. Так бывает, когда под красивой оберткой скрываются прогорклые конфеты. Будущая невестка была набожной, покорной и добросердечной, то есть обладала теми качествами, которых собственная дочь Сельмы никогда не имела.

– Ты чем-то расстроена? – спросила Сельма.

– Нет, что ты.

– Ты должна присутствовать на ночи хны, – сказала Сельма со вздохом.

В отличие от свадьбы, которую устраивает семья жениха, ночь хны обязана провести семья невесты.

– Мама, мы с тобой уже говорили об этом. Я смогу приехать только на свадьбу.

– Это невозможно. Люди нас осудят. Ты должна приехать раньше.

Пери закатила глаза. Ее всегда поражала способность матери мгновенно испортить ей настроение. Казалось, слова Сельмы проникают ей прямо в кровь, отравляя ее, подобно яду.

– Я не могу пропускать слишком много лекций, – твердо сказала Пери.

Разговор становился мучительным. Мать и дочь, не слушая возражений, упрекали друг друга в эгоизме. Повесив трубку, Пери еще долго с горечью вспоминала все, что было высказано и не высказано. Она чувствовала, что трещина в ее отношениях с матерью становится все шире и вряд ли когда-нибудь сможет затянуться.

* * *

В ту ночь она спала плохо и проснулась от судорожной головной боли, угрожавшей перерасти в приступ мигрени. Пошарив в ящиках комода, но не найдя никаких болеутоляющих таблеток, она принялась массировать виски, прижав к пульсирующему правому глазу холодную жестяную банку. Обычно это помогало. Потом она вернулась в постель, легла и свернулась калачиком. Она не надеялась быстро уснуть, но, неожиданно для самой себя, задремала.