Три куля черных сухарей

Этот взгляд будто кипятком обдал Гурина, он покраснел, не знал, куда глаза девать.

Спрятав голову за соседа, Жек позвал шепотом Гурина:

— Вась!.. — И, когда Васька оглянулся, подмигнул ему. Кивнув в сторону учительницы, показал большой палец.

Гурин отмахнулся ревниво: не хотел он, чтобы Жек прикасался к такой красоте даже в мыслях своих, — опошлит ведь. Жек в ответ снова подмигнул ему и погрозил пальцем.

— Так, — сказала Роза Александровна, закончив перекличку. — Начнем занятия. На чем вы остановились — кто мне скажет?

Все молчали.

— Забыли? Не помните? Хорошо. Вспомним вместе.

— У меня вопрос есть, — поднял Жек руку, а сам спрятался за соседа: — Как будет по-немецки: я тебя люблю?

— Не знаете такой простой фразы? — удивилась учительница. — Идите к доске, вспомним.

— Да ладно… Я так… — Жек валял дурака: поглядывал на ребят, улыбался.

— Что значит «так»? А в самом деле, как сказать эту фразу по-немецки? Встаньте!

Жек нехотя, изгибаясь, поднялся, на его лице еще блуждали жалкие остатки озорной улыбки, которая постепенно переходила в гримасу недовольства и растерянности.

— Прошу вас?..

— Ну, ich…

— Так. «Любить»?

— Lieben…

— «Тебя»?

— Dich…

— Ну и как же будет полностью?

— Ich lieben dich, — сказал Жек и хотел сесть.

— Нет, неверно. Элементарной грамматики не знаете. Как будет глагол lieben в первом лице единственного числа?

— Ich liebe…

— Правильно. И как же должна прозвучать фраза?

— Ich liebe dich… — с натугой выдавил из себя Жек: ему было стыдно стоять и показывать свое невежество.

— Вот теперь правильно: люблю. — И маленький ротик ее, розовые губки, будто специально созданные для слова «люблю», вытянулись трубочкой.

Васька смотрел на нее, и ему хотелось, чтобы она без конца повторяла это слово. Будто угадав Васькино желание, учительница продолжала говорить:

— Liebe — люблю, lieben — любить, неопределенная форма глагола. Вам ясно?

— Ясно… — выдавил Жек недовольно.

— Садитесь. Только, когда будете признаваться девушке в любви, назовите ее все-таки на «вы». Скажите ей: «Я вас люблю». Так нежнее и приятнее.

— Ладно, — буркнул Жек, а девочки потупились, заулыбались стеснительно.

На перемене Жек сказал небрежно о новой «немке»:

— Воображала!

— И ничего подобного, — не согласился с ним Гурин. — По-моему, скромная и строгая. Мне понравилась.

Прошло немного времени, и Гурин понял, что он влюбился в «немку». Он с нетерпением ждал ее уроков, готовился к ним самым тщательным образом и был счастлив, когда она вызывала его к доске и поручала какое-нибудь задание. Но вскоре этого ему стало недоставать — хотелось видеть ее постоянно, постоянно быть рядом и любоваться ее красотой.

Однажды после занятий, оторвавшись от друзей-приятелей, Гурин незаметно вернулся к школе и спрятался в тени деревьев. Ежась от холода, он ждал, когда учительница пойдет домой, чтобы проводить ее. Нет, он не приблизится к ней — на это Гурин не решится, он просто будет идти за ней так, чтобы она даже и не заметила его. Как тень. Он будет ее тайным телохранителем: ночь ведь, темно, хулиганья разного хватает. В случае чего, он ее защитит. И Гурин представил, с каким ожесточением он будет бить хулиганов, как он их разбросает, как они трусливо пустятся наутек. И только теперь он предстанет перед ней… И тут-то она догадается, что Гурин ее любит и что это он все время был ее тенью, ее ангелом-хранителем и защитником…

Наконец дверь открылась, и на крылечко вышла «немка». В белой заячьей шубке и в такой же беленькой шапочке с длинными, как концы шарфа, наушниками, которые свисали ей на грудь. Попп была хорошо видна под яркой лампочкой. Словно нарочно, чтобы Гурин дольше полюбовался ею, она задержалась на крылечке, оглянулась влево, вправо и спрыгнула легко и изящно на нижнюю ступеньку.

В этот момент снова открылась дверь, и на крылечко, словно воробышек, выпрыгнул Куц.

— Роза Александровна, нам ведь по пути… — сказал он громко, и голова его закачалась самодовольно.

— Да, да. — Она продолжала спускаться по ступенькам. Внизу оглянулась, поджидая его.

Куц поравнялся с ней, и они пошли. Она — стройная, пушистая, изящная, вся какая-то воздушная. И он — кургузенький, подпрыгивающий, вертлявенький. Куц что-то говорил ей, но Гурин не слышал что и поэтому весь кипел от ревности. «Куцик несчастный, уже увязался!» — негодовал Гурин.

Постояв немного, он тронулся вслед за ними. Уже на полпути он догадался, что они идут к остановке рабочего поезда, и сердце у него защемило: ехать на ночь глядя вслед за ними в город, конечно же, было бессмысленно. Досадуя за свое бессилие, он тем не менее упорно шел вслед. На остановке они вошли в «ожидаловку», а Гурин завернул за угол — в затишье. Но затишья нигде не было — ветер какой-то круговертный, колючий пронизывал его до костей сквозь легкое демисезонное пальтишко. Гурин ежился от холода и поглядывал то на дверь «ожидаловки», то в сторону станции, откуда должен был появиться поезд.