Три куля черных сухарей

— Какие приемчики? — Гурин, сощурив глаза и скривив презрительно рот, в упор посмотрел на Куца. Но не выдержал, отвел глаза в сторону.

— Стыдно? — спросил Куц. — А приемчики у тебя хулиганские и по-деревенски примитивные. Ты думаешь, я тебя не узнал вчера? И знаешь, что за это полагается? Ты же пулей вылетишь из школы и из комсомола, если я сообщу об этом директору и комсоргу. Но я понял, в чем дело, и поэтому прощаю тебе. Только запомни: так любовь женщины не завоевывают, оставь эти штучки блатнякам. — И пошел прочь от Гурина, не дав ему ни возразить, ни оправдаться. Да Гурину и сказать-то было, собственно, нечего.

А вскоре разнесся слух, что Куц женится на Розе Александровне, и Гурин совсем сник. У него появилась ко всему апатия — к школе, к занятиям, к друзьям; он стал раздражителен, ни с кем не разговаривал нормально, отвечал резко, иногда грубо, уроки запустил. Он похудел, под глазами появились синие круги.

Мать несколько раз подступалась к нему с вопросами, что с ним, не болен ли, но он только отмахивался и тут же уходил с глаз долой, забивался куда-либо в укромное местечко и плакал. Хотел умереть, но так, чтобы учительница узнала, что он погиб из-за нее…

Путаясь в догадках, мать не на шутку забеспокоилась и, выбрав время, пошла в школу узнать: может, там у него какие неполадки? Но в школе она тоже ничего не узнала, наслушалась лишь жалоб на него…

И только когда она уходила, ее в коридоре догнал Куц и сказал:

— Вы не беспокойтесь, это пройдет.

— А вы знаете, что с ним?

— Он влюбился… Влюбился в учительницу. Это бывает — первая мальчишеская любовь.

— Влюбился?! Еще чего не хватало! В учительшу? О господи!..

— Это бывает, — внушал ей Куц. — Вы только не ругайте его. Это пройдет.

Мать шла домой и все думала об этой новости, не знала, как к ней относиться: то ли радоваться, гордиться, то ли возмущаться и собраться с силами да выпороть его напоследок, выбить эту дурь из него? «Это же надо! Додумался — в учительницу влюбился!..»

Однако дома решила подступиться к нему осторожно:

— Ну и дурак ты, сынок, что так убиваешься. Не стоит она этого…

Гурин поднял голову, посмотрел на мать.

— Я все знаю, сынок. Не стоит она…

— Как не стоит, почему? Ты что-нибудь знаешь о ней? Видела хоть ее? — возмутился Васька.

— Видела… После уже догадалась, что это она. Единственная, кто не жалился на тебя. Красивая!

— Ты была в школе?! — Васька хлопнул себя по бедрам, взвыл от досады. — Зачем?

— Да ведь родной ты мне или чужой? Должна я знать, что с тобой делается? Ты не говоришь…

— Опозорила!..

— Ничего не опозорила. Думаешь, дурней тебя, не знаю, как с людьми разговаривать? Ты пойми вот что. Красивая она, но она ж старше тебя, ей замуж пора выходить, а тебе еще школу надо кончать. Ты же не можешь на ней жениться?

— Обязательно жениться! Какие-то пошлые мысли сразу: жениться!

— Ну а как же? Она ж не будет из-за тебя оставаться старой девой? «Ходи одна, никого к себе не подпускай — пусть только Вася Гурин любуется тобой». Так ты себе представляешь свою любовь? Но так же не бывает, она ж живой человек, а не кукла. Или, может, ты жениться задумал?

— Да при чем тут это? — окончательно рассердился Васька. — Жениться, жениться!.. Пошлость какая-то!..

Пришла бабушка, взглянула на внука и ахнула:

— Внучек, да што ж с тобой делается? Больной? — И к матери: — Эй, девка, ты што ж это не глядишь за детями? У него ж, наверно, чахотка. Заучила парня…

— Того и глядите — учеба его заела, — откликнулась мать.

— Он жениться задумал, — съязвила Танька.

— Жениться? — удивилась бабушка притворно. — На ком же? Хоть на красивой ли?

— Красивая! — сказала мать. — Уж што красивая — то красивая, ничего не скажешь.

— Да чи правда? — посерьезнела бабушка. — Внучек, што это они?

— Слушайте их больше…

— Влюбился, а не той… Она учительница и замуж выходит… Вот он и мучается.

— Правда? — бабушка погрустнела, подошла к Ваське. — Правда, внучек? Ну, што ж, бывает и такое горе… Бывает… Только себя-то казнить не надо. Рази ты виноват? А потом — твое еще все впереди, такой молодой, красивый — да за тебя любая пойдет! Вот вырастешь — дак от них отбою не будет. Посмотришь, а их стоит перед тобой пять, десять — выбирай любую. А эта уже старая будет, еще пожалеет.

Васька усмехнулся, размягчился.

— Да уж так и набросятся… Действительно, красавчик нашелся, — сказал он презрительно о самом себе.

— А што ж у тебя за дехвект такой? Конечно, красавец!

— Конечно… Что рост, что нос… Да?

— Ну, милый! Рост! Росту еще наберешь, это он затормозился — харчи были плохие. Наберешь еще! — уверенно сказала бабушка. — А нос? Нос так даже хорошенький — курносенький. У нас на носы еще никто не жалился. А то рази лучче, как у Грунькиного Ивана? Как топорище, прости господи.

Васька засмеялся. На сердце у него отлегло: умеет бабушка как-то и поговорить всерьез, и пошутить, и боль снять…

— Вы видите, какой он глупый еще, — подошла мать к бабушке. — Ему хочется красивым быть, как девочке. Он думает, что они на красоту бросаются.

— А на что же, на уродство? — спросил Васька.