Три куля черных сухарей

— А што ж я так не рассуждаю? Я тоже сказала б: «Не буду на вас работать, сами добывайте себе харчи, одежу-обужу. Давайте — каждый себе». Ну?

Мать не ругалась, не кричала на Ваську, говорила медленно, раздумчиво и спокойно, и от этого Ваське было почему-то тяжелее выслушивать ее. Он стоял, ковырял ногтем лупившуюся от времени чешуей клеенку на столе и от стыда готов был сквозь землю провалиться.

— Оно само как-то… — пробубнил он. — Не вытерпеть…

— Как же я терплю? Все собираю, все домой несу, чтобы на всех разделить, сама в рот ни крошки не брошу. — И мать положила на стол узелок, развязала — кусочки различной величины рассыпались по столу.

— А это вон белый! — удивленно закричал Алешка, придавив пальцем один кусочек.

— Белый, белый… Погоди трошки, — мать посмотрела на Ваську. — Вот. Могла б я это съесть? Могла, и вы б ничего и не знали. А я несу. Вам несу. Больной какой не съест — подбираю все. Прячу в карман, потом в узелочек…

Все эти куски — объедки со стола больных — еще совсем недавно вызывали у Васьки отвращение, и он отсовывал их от себя, морщился:

— Может, они заразные…

— Значит, пока не голодный, — спокойно говорила мать.

И правда, был, наверное, еще не голоден, теперь бы он съел все их без разбору.

Мать принялась раскладывать куски на четыре кучки. Все молча следили за дележом. Еще не знали, кому какая кучка достанется, и потому ни ревности, ни зависти не было, тем более что дележ шел абсолютно точно. Разделила и тут же подвинула каждому:

— Берите…

— А белый? — посмотрел на мать Алешка.

— А белый иссушим в сухарик и спрячем. Может, кто заболеет…

Вздохнул Алешка и признался:

— Я хочу заболеть.

— Глупый.

— Больным белый хлеб дают.

— Глупый, — повторила мать. — Этот больной нынче утром умер, вот его пай от завтрака и остался нетронутым…

Она взяла магазинный хлеб, разрезала на три части и положила Таньке, Алешке и себе.

— А ты свое уже съел, — сказала она Ваське.

— Ну и ладно, — проворчал тот сердито сквозь слезы.

— Да не «ну и ладно», а совесть надо иметь! — прикрикнула на него мать. — «Ну и ладно»!

Нагнув голову, Васька поплелся от стола.

— Куда? Вернись! — строго приказала мать. — Есть будем. Я вон в бидончике супу принесла. Спасибо — повар хороший, сознательный, сам нынче предложил. «Иди, — говорит, — супу налей себе, остался в котле, покормишь своих ребятишек».

Суп в бидончике мать приносит из больницы не впервые, и Васька подозревал, что она, как и куски, собирает его из тарелок больных. Поэтому ел он всегда этот суп с опаской, с брезгливостью. Спросить же, где она берет этот суп, стеснялся.

— А вчера? — вернувшись к столу, буркнул он матери.

— Шо вчера?

— Вчера где взяла суп?

Мать обернулась, долго удивленно смотрела на сына, не понимая, о чем он ее спрашивает.

— Как где? В больнице… Или ты думаешь — украла? Я ж помогаю на кухне — посуду мою, котлы чищу. Вот мне и нальют тарелку пополней, а я не ем, в бидончик выливаю. В котле всегда остается ложка-две, я их выбираю…

Успокоился Васька: значит, не из недоеденных больными тарелок этот суп.

— Думаешь, я воровка? — не унималась мать. — Я за этот суп работаю, кроме своей работы, еще и на кухне…

— При чем тут воровка? — проворчал Васька, не желая говорить о своих недавних подозрениях.

— Голод не тетка, прижмет — может, и воровкой станешь. Вон люди уже от голода пухнут, а вы еще слава богу. Если б не эти куски, да не этот суп, так, наверно, не так бы заговорил. Вон Ахромеевы, кажуть, побираться ходят в дальние деревни. То-то: сытый голодному не верит. Так и ты.

«Сытый», — переговаривает про себя Васька и надолго задумывается: Илья Ахромеев давно уже в школу не ходит, и говорят о них разное. Один раз Васька встретил Илью, шел тот откуда-то домой медленно, нес какой-то оклунок. Но мало ли где он был и что нес. На Васькин вопрос: «Откуда?» — ничего не ответил, только взглянул исподлобья, как на чужого, и поплелся дальше. «Больной», — подумал Васька. И в школе сказал, что Солопихин болеет. Видел, как он шел медленно-медленно, наверное, из больницы.

А теперь похоже, что не из больницы…

— Весь хлеб не ешьте, оставьте на завтра, — предупредила мать. — Я когда еще приду да и принесу ли чего, а день прожить надо… Вот если бы Вася в обед прибежал к больнице, может, еще удастся разжиться… — И посмотрела на Ваську, ожидая ответа.

Не хочется Ваське идти за супом в больницу, стыдно, и он начинает лихорадочно соображать, как отказаться, какую найти причину, чтобы не идти.

— А в школу? — спрашивает он и в душе торжествует: уроки пропускать — на это мать ни за что не согласится.

— Обед-то когда? — спокойно говорит она. — В два. Кончатся уроки, прямо из школы и приходи. Возле ворот стой, я буду выглядать тебя, — закончила она.

Поджал Васька недовольно губы: не прошел номер.

— Ну, как хочешь, — сердито сказала мать. — Для себя, что ли, я уговариваю? Для вас же. Не хочешь, сидите голодные, ждите, когда приду. Стыдишься. А мне, думаешь, не стыдно с этим бидончиком?..

— А Танька? Что она, не донесет?…

— Придумал! — воскликнула мать. — Собака какая привяжется, унюхает суп, разве ж она отобьется?