Три шершавых языка

Я не могу больше мучить людей, возмущался он сам себе. Мне это не нравится, не нравилось, и я не привыкну к этому никогда. Мне это опостылело. Господи, да что я вообще делаю? Зачем, за какие такие блага я занимаюсь этой грязью? Разве этого я хотел, разве к этому всю жизнь стремился? Как я оказался таким глупцом, согласившись на эту работу? Да лучше бы я молча издох от голода, чем плавал в этом… Однозначно нужно валить отсюда, валить и забыть все, как дурной пьяный сон.

***

Невероятным удовольствием было бы существование человека, если бы все до единой его мысли шли в унисон избранной идее. Но, принимая любое решение, всегда приходится слышать и другие свои доводы, как правило, со знаком минус. С этим явлением и столкнулся сейчас Марк. И чем большее количество алкоголя приходило в гости к головному мозгу, тем сильнее все возмущение сходило на нет. Даже напротив, полярные рассуждения становились все более громкими и весомыми.

Нужно потерпеть, нужно еще чуть-чуть потерпеть, хорошо подумать и затем только валить. А пока пусть все идет своим чередом, в конечном итоге заключил он.

***

Но Марку снова стали сниться странные сны. Как правило, дикие, пугающие и злые. И с каждой ночью они становились ярче и глубже. Прежде он мог выйти из ночного кошмара, пробудившись ото сна. А часто вообще обнаружить нереальность окружающей обстановки. Но только не последнее время. С какой-то поры сновидения принялись воплощаться в самую неопровержимую реальностью, настолько все казалось правдоподобно и естественно в них. Больше того, Марк находил глупостью считать, что его собственный разум способен ему такое преподнести, а тем более играть с ним в подобные омерзительные игры. Надо кого-нибудь спросить об этом, вот что!

К сожалению для него, Курт не был достаточно охотлив выслушивать его откровенности. Каждый раз его попытки оборачивались ответными нравоучительными лекциями со стороны товарища. Пусть его доводы и были в какой-то степени вескими. Такой уж был Курт. Боевитый, грубый и не поддающийся влиянию даже собственных предательских мыслишек и сказочных фантазий.

Но Марк все же нашел выход своему желанию кому-нибудь выговориться, став постоянным клиентом одной замечательной особы, торговавшей любовью. Плати, и тебя с удовольствием выслушают, твои деревянные стихи сорвут аплодисменты, а от всех бед уберегут в ласке и тепле. Все-таки стоимость жриц любви определяется их умением быть тем, кем их хотят видеть. В степени естественности исполняемой роли и личного отношения к делу. И Марк не жалел денег. Финансовые связи самые крепкие – так любил поговаривать Курт.

– Хочешь, расскажу, какой мне сон сегодня приснился? – спросил Марк свою непостоянную подругу, прижавшись сзади к ее стройному телу. – Я думал, такие бывают только у алкоголиков с белой горячкой или у любителей бегать от реальности.

– Интересный? – живо заинтересовалась она, положив свою руку ему на бедро и продолжая водить ею. – Мне редко кто рассказывает такие личные вещи. Господи, да что я говорю, вообще никогда! В основном только жалобы на жизнь. Расскажи, пожалуйста, я с удовольствием послушаю.

– Хорошо, – задумчиво произнес Марк, – только не смейся, пожалуйста.

– Я не смеюсь над мужчинами, моя прелесть. Этот урок я уже выучила наизусть.

– Ну, в общем, вчера я лег спать и долго не мог заснуть. Казалось, все попытки уже были тщетны и бессмысленны. Проклятые мысли, как клубок змей в брачный период, путались в голове и никак не хотели оставить меня в покое. Все же незаметно для себя я провалился в сон, но как-то не полностью, словно не засыпал вовсе.

Я поднялся на ноги. Было раннее утро, а может быть, и вечер, сразу не разобрал. Но было тихо и мирно. Солнце лишь наполовину пересекло горизонт, но в какую именно сторону, я не обратил внимание. Оглянувшись, я нашел себя в своей старой квартире, которую снимал со своими коллегами по студенчеству, и даже не удивился этому. Там, перед моим заселением жила древняя старушка, а после того, как она умерла, вся ее утварь так и осталась стоять на своих местах.

Значит, четыре комнаты в старинном двухэтажном кирпичном доме с высоченными потолками, махонькая кухонька, совершенно жалкий интерьер внутри, повсюду довоенная мебель. Мне и самому приходилось спать на решетчатой кровати с фашистской свастикой на ее спинке, пока жил там. Я стал бродить из комнаты в комнату, не сказать, что из любопытства, может от безделья. Во сне все как-то казалось знакомым, приевшимся, словно я всю жизнь там и прожил. Квартира же оказалась пуста, то есть не было ни души.

Словно машинально я сунул в рот сигарету, зажег и, как обычно в таких случаях, отправился на воздух. Открытая терраса была излюбленным местом для всех наших студенческих заварушек. Она занимала значительную площадь и вмещала столы, стулья и где-то двадцать-тридцать персон. Единственное, что в те времена вид с нее был несколько убогий. Какие-то то ли сараи, то ли гаражные коробки, полуразрушенный забор, детская песочница и неухоженный кустарник то тут, то там.