Три времени года в бутылочном стекле

До Адиной ринопластики у них с Кириллом были совершенно одинаковые лица – высокий лоб, большие карие глаза, крупный нос, пухлые губы. Их всегда принимали за родных брата и сестру, а они, в свою очередь, не всегда точно могли указать каждый на своего отца, особенно если отцы сидели в одинаковых рабочих куртках и оба подвыпили. Сама Ада сравнивала свою внешность с листьями летом – это ведь все те же листья, что и в мае, но их цвет глубже, а пыль можно стереть пальцем, как с книжной полки. Аде не хватало свежести, притом, так было всегда, и в пятнадцать, и в двадцать пять. Наверное, поэтому она всегда привлекала более взрослых мужчин. Все дело в цвете. Он более глубокий, чем в мае.

Итак, Ада стояла напротив зеркала. Взгляд внимательный, пронзительный.

«Я есть. Я – здесь. Я слышу, вижу и чувствую. Я существую. Меня зовут Ада. Ада».

Потом появлялось упоение. Хотелось громко декламировать стихи и вообще выкрикивать всякие слова. Но это происходило немного позже, а пока она просто наслаждалась своей неограниченной свободой. Потом включала музыку. Ей нравился Гарик Сукачев. Сукачев был свободен – она это явно ощущала – широк и талантлив. В моменты опьянения ей нравилось что-то энергичное и немного отчаянное:

Он уехал в Париж,

Она уехала в Химки,

Он был из глубинки,

А она из Москвы,

Но теперь и она из глубинки…18

– Но теперь и она из глубинки, – довольно повторяла Ада. Ей нравилась эта фраза, в ней виделось злобное торжество и вершение правосудия. Но уже в следующем куплете она принимала другую сторону:

Он любил повторять:

«Нужно все изменить!»

Он умел ненавидеть,

А она не могла,

Потому что умела

Только любить…

Под Сукачева она частенько доходила до последней стадии. Но иногда бывала еще одна. Тогда она снова подходила к зеркалу и смотрела на себя уже новыми глазами. Эти глаза неестественно блестели, но им она доверяла. Она говорила тогда:

– Я есть. Я здесь. Я Аделаида. Я – звездатая дрянь.

Это словосочетание она тоже как-то придумала в пьяном полубреде. Она не знала, что оно означало, но оно ей определенно нравилось. Аделаида – звездатая дрянь.

Алкоголь рисовал ей будущее, которое, при ином стечении обстоятельств, уже могло бы быть ее настоящим. Когда-то она мечтала, нет – была уверена, что станет серьезным писателем, возможно даже, рупором своего поколения. На рубеже двадцатилетия она действительно много писала – большей частью, зарисовки из жизни или маленькие рассказы, но своим истинным предназначением считала именно крупную прозу, для которой у нее было несколько хороших, как ей казалось, идей. Но жизнь брала свое и на жизнь нужно было зарабатывать, замыслы еще бились в ее голове, как стайки непутевых рыбешек, но со временем их становилось все труднее выражать в словах, да и времени на это выражение откровенно не было. С появлением Дениса и насыщенной личной жизни рыбешки успокоились и залегли на дно, а, может даже, всплыли кверху брюхом. Периодически, видя отражение своих былых идей в новых фильмах или книгах, Ада грустила, отыгрывая по ним мысленную панихиду, и ужасалась вторичности всего современного искусства, в котором, казалось, уже невозможно было открыть что-то новое. Либо, действительно, кроме мировой воли, существовало еще и какое-то мировое сознание, из которого все творцы черпали свои идеи, вернее, идеи сами находили своего творца, и если тому не хватало силы таланта их выразить, то они просто уходили к другому. Так или иначе, бездействие Ады оставляло ее в дураках.

Но вино вновь зажигало в ней огонь жажды творчества, вино заставляло ее поверить в себя и зарождало в ней новые задумки, словно отматывая время назад, и возвращая ее в точку ухода от своего истинного пути. Вино говорило ей, что еще не все потеряно, что вернуться к этому пути – еще не поздно, и вернуться к нему обязательно нужно. Опустошая бокал за бокалом, Ада мечтательно ходила по квартире, погружаясь в выдуманные миры и вновь начиная верить в свой талант и исключительность. До самого процесса дело так и не доходило – она могла записывать понравившиеся ей мысли на обрывках салфеток и краешках газетных листов, но на следующий день из-за головной боли и дурного почерка не могла разобрать свои каракули. Но сам факт возвращения к творческому процессу ее все равно радовал, а то, что катализатором его были алкогольные излишества, совсем не смущало. Это просто маленький и безобидный штришок к самому процессу, ремарка, написанная мелким шрифтом, кто на нее обратит внимание?..

Пьяная, Ада любила впадать в сантименты. Она возводила Дениса на пьедестал, она думала об их отношениях в самом радужном свете. Она низвергала Дениса с пьедестала, она думала о том, что их отношения разрушили ее жизнь. Скатывалась до самоанализа. Самоанализ давал нехорошие выводы, и иногда Ада плакала. Ей было жалко себя.

Еще в школе учительница физкультуры сказала Аде: