Три времени года в бутылочном стекле

Всем троим было не по себе, и все трое это ощущали, словно у этого состояния был запах, который пробился сквозь одежду и распространился по комнате, заглушив собой запахи шведских ароматизаторов. Капуста продолжал теребить салфетку, Вадим, прищурив один глаз, смотрел в никуда, или, наоборот, как показалось Алисе, внутрь самого себя. Свечные огоньки плясали в воздухе. Алисе хотелось провалиться сквозь землю.

– А твою маму он тоже бил? – тихо спросил Капуста, не глядя на него.

– Не знаю… При мне – нет, даже тогда, в смысле, сейчас-то бы он явно не стал этого делать. А тогда… не знаю. Меня, в общем-то, он тоже при матери не бил…

– Но она ведь знала, что вы не ладили?

– Не ладили? – Вадим зло усмехнулся, и Капуста, посмотревший на него, снова опустил глаза. – Знала. Просто «не ладили» – понятие растяжимое. Я тоже не идеальный. Мог набедокурить. Часто что-то делал на зло. Я, когда расстроюсь, всегда делаю все на зло. Но… Она не знала, насколько мы не ладили, и, надеюсь, уже не узнает. Это все в прошлом. Уже не имеет значения.

– Для нее или для тебя?

– Для жизни. Я думаю, он все-таки раньше мог бить и ее, по крайней мере, когда был сильно пьяным, а он часто бывал сильно пьяным. Но она, как и я, не хотела в этом признаваться. Это было что-то вроде нашей грязной тайны, постыдной, грязной тайны. Однажды, когда мать была на ночной смене в киоске, мы с отчимом сильно повздорили, мне лет девять было. Я только вернулся домой, разулся, снял куртку, а он уже пьяный в говно был, что-то начал мне говорить, а я ему отвечать. Надо было промолчать, но мне когда адреналин по голове шарахает, я уже молчать не могу, и огрызаюсь до последнего, в армии это тоже со мной дурную шутку играло, один раз даже в лазарете проснулся… Короче, в итоге он меня взял за шкирку, как котенка, и выкинул на улицу, мы на первом этаже жили, первая квартира от входа в подъезд. И закрыл дверь, и подъездная тоже захлопнулась. А на улице зима, мороз, темно, вечер уже. Я побегал по сугробам немного… а я же без обуви, в одних носках, штанах и свитере вязаном. Надо было сразу куда-нибудь к друзьям идти, но я так злился, так ревел, что ничего не мог сообразить… потом кто-то вышел из подъезда, и я прошмыгнул внутрь, так и просидел там всю ночь возле батареи…

– А домой не стучался? – почти шепотом спросила Алиса. Игра в откровения ей совсем не нравилась. От всего услышанного хотелось встать под горячий душ.

– Нет, конечно, – гордость. Да и отчим уже храпел, наверное. Короче, утром я догадался подняться на седьмой этаж к однокласснику, его родители уже ушли на работу, он дал мне поесть и что-то обуть-одеть, чтобы дойти до школы. Потом я слег с воспалением легких, отчим извинялся и просил ничего не говорить маме, «чтобы она не плакала», а мама удивлялась, где я мог так заболеть… Но это из такого, из серьезного… а обычно, нужно было просто забиться в угол, от греха подальше, чаще мне удавалось. Пока он ужинал, я мог сидеть в комнате, в темном углу за стенкой, а когда он шел в комнату, я шел на кухню типа делать уроки. Почему-то вертелась в голове песня про боксера «Наутилуса», ну, знаете, – «Когда я кусался, или портил игрушки, когда выходил один за порог…» У мамы на кассете была, мне она больше всех у «Нау» нравилась. Я тоже падал на колени и молился кому-то, кто мог прекратить бесконечную пытку взрослением… И еще любил включать настольную лампу и пальцами играть в театр теней – там я тоже представлял, как дерусь с боксером… Вот так -

Вадим переставил свечку и выставил перед ней из-под стола два указательных пальца, левый – на две фаланги, а правый – целиком. На противоположной стене появились две тени, которые детское воображение, безусловно, могло сделать двумя человечками, маленьким и большим.

Кровавая улыбка на бледном лице —Такое забудешь нескоро,И я понял детским сердцем что это Бог,

И что он воплотился в боксераМой Бог воплотился в боксера.

– И мы с ним дрались, с моим Боксером, – тени на стене стали по очереди бить друг друга, – и, конечно, я поначалу проигрывал. Я ведь маленький. Но я представлял, как я расту, и становлюсь с него ростом (левый палец вышел на еще одну фалангу вверх), и тогда мы уже равны, а, может быть, я даже сильнее…

Я ударил туда, где двигались губы,И ответный удар размазал меня,

Но когда я вставал, я сжимал кулаки,Чтобы вновь ощутить привкус собственной крови…

– Он был моим личным Воландом Де Мортом…

– Боксер?

– Да, мой Боксер…

– И это случилось? – спросила Алиса, обняв себя руками, будто ей было зябко. – Ты его победил?