Три жизни: Кибальчич

Отец Петр в ответ оглушал класс цитатами из святых книг, постепенно распалялся, приходил в ярость, топал ногами, выгонял в конце концов Кибальчича из класса. Возмутительное "безбожие" лучшего ученика гимназии по настоянию слуги церкви обсуждалось на педсовете. Однако на следующем уроке снова поднимался со своей парты Николай Кибальчич и невозмутимо задавал очередной каверзный вопрос.

…Да, в журнале "Винт" был сатирический отдел, но главным, безусловно, считался второй отдел — общественно-политический, где помещались серьезные статьи. Коля Кибальчич опубликовал две свои большие работы: первую о бунтах Степана Разина и Емельяна Пугачева, вторую — о Великой французской революции. Тогда он, Саша Михайлов, пожалуй, не придавал значения этим статьям, только удивлялся, сколько всего перечитал Кибальчич, работая над ними: собрания сочинений историков Костомарева и Попова, на французском языке труды Минье и Эдгара Кинэ.

"А ведь это характерно, — думал сейчас Михайлов, — он исследовал природу, причины крупнейших народных восстаний России и самую грандиозную революцию в Европе в восемнадцатом веке".

Помнится, статьи были написаны ярко, с жаром, свободно. О журнале узнало начальство, скорее всего разнюхал о нем надзиратель Киселевич, но ни один номер "Винта" в руки преподавателей не попал. Однако подпольная редакция вынуждена была прекратить свое существование.

В последний же год пребывания Николая Кибальчича в гимназии произошли два инцидента, чуть было не кончившиеся исключением лучшего ученика из стен учебного заведения.

Учился вместе с Кибальчичем и Сильчевским Миша Слищенко, мальчик робкий, застенчивый, хотя его отец был одним из богатейших купцов Новгорода-Северского. А русскую и всеобщую историю преподавал в старших классах некто Безменов. Сочетание тупости с чрезмерным самомнением, мстительность, помноженная на скудные знания, и постоянная, почти патологическая страсть к взяткам и вымогательствам — вот общественное лицо сего педагога. И возник конфуз: попросил Безменов у отца Миши Слищенко взаймы крупную сумму денег и получил отказ. В отместку стал Безменов ставить в классный журнал робкому безответному Мише единицу за единицей, даже не вызывая его. Мальчик не протестовал — уж таковым был его характер. И вот после очередной единицы, с удовольствием и мстительной улыбкой поставленной Безменовым в журнал против фамилии Миши, поднялся со своей парты Николай Кибальчич и, прямо глядя в глаза "педагога", сказал спокойно и ровно:

— Господин Безменов! Вы ни разу не спрашивали Слищенко, а ставите ему единицы. За что? Только за то, что его отец не дал вам взаймы?

— Да как… — педагог Безменов не мог найти слов.

Кибальчич между тем продолжал:

— Это, господин Безменов, неблагородно и недостойно вас, как человека и учителя. Вы для всех нас должны быть образцом чести, а поступаете низко и подло. А потому, смею вас уверить, вы заслуживаете одного — презрения.

Тут встал из-за парты Мика Сильчевский и, слегка охрипнув от волнения и решительности, выпалил:

— Я полностью поддерживаю Кибальчича и вполне разделяю его мнение о вас.

Безменова в буквальном смысле слова сковал столбняк, потом его залило пунцовой краской, и он стремглав вылетел из класса — прямиком к директору гимназии.

Тут же был собран экстренный педагогический совет. На нем Безменов в компании с отцом Петром Хандожинским настаивали на исключении Николая Кибальчича из гимназии с "волчьим билетом". Однако за лучшего ученика заступились многие преподаватели, и прежде всего директор гимназии Павел Федорович Фрезе, который преподавал математику и познаниями и способностями Кибальчича, как он говорил впоследствии, был потрясен: подобных воспитанников на его долгов педагогическом веку не было.

Дело ограничилось семидневным карцером, куда были водворены Кибальчич и Сильчевский, мгновенно ставшие героями гимназии. Товарищи тайком таскали им провизию в карцер, а Саша Михайлов доставлял книги по списку, врученному ему Колей.

И в тот же год…

Мартовским прохладным вечером после уроков шли по Губернской улице трое друзей: Саша Михайлов, Мика Сильчевский и Коля Кибальчич, который увлеченно пересказывал последнюю статью Писарева в "Отечественных записках".

Вдруг он прервал себя на полуслове и побежал вперед.

У колодца дюжий полицейский, квартальный, избивал человека. Избивал садистски, с удовольствием, крякая при каждом ударе. Человек пытался закрыться руками, в широко раскрытых глазах были ужас, боль… и смирение…

— Не смейте! Не смейте! — Коля Кибальчич подлетел к квартальному. — Не смейте бить!

Мика и Саша уже были рядом, но все произошло так быстро, что они не успели вмешаться.

— Чего? — повернулся квартальный к Кибальчичу. Вспотевшее лицо его было дико. — А ну, пошел отсюда! — И он замахнулся для следующего удара…

Но удара не получилось: Коля схватил квартального за шиворот, повернул к себе и закатил по красной физиономии такую увесистую оплеуху, что блюститель порядка отлетел в сторону.

А Кибальчич, весь дрожа, шел на квартального и кричал яростно:

— Нельзя бить людей! Н-не имеете п-права!..