Тридевять земель

– О совести в законе ничего не сказано, тут ты прав, – усмехнулся Михаил. – Но пойми ты, что понятия о верности присяге и долге службы – все это понятия этические, входящие, как и все понятия о долге и чести, в состав общего понятия – исполнение гражданского долга. Но такое понятие до сих пор отсутствует в законе и в общественной жизни. Когда оно явится, то и заменит собой все остальные. Всё, что выходит за рамки действующих законов – правила нравственности, веления религии, традиции, нравы, обычаи среды, корпорации, общества, как бы высоки и разумны они ни казались, – всё это нужно на время забыть и отодвинуть в сторону. Единственною путеводною звездой должен быть закон, и только с точки зрения существующего закона и следует рассматривать ваше дело. Я прекрасно понимаю, что тебе, как моряку, труднее чем кому бы то ни было вытравить из души это чувство болезненного стыда и позора, которая причинила нам всем в прошлом году весть о сдаче Небогатова. Но закон – превыше всего.

Павлуша только поморщился. Он испытывал сильный соблазн препоручить себя воле этого человека, но природа его, хотя и не без труда, брала верх.

– Мы не бессловесные животные, хотя эту бессловесность всячески воспитывали в нас, – сказал он. – Присмотрись, как японцы вели дело и сравни с тем, что у нас. У нас после смерти начальника некому заменить его. У них это иначе. Их воспитывают по-другому. С ними говорят, как с людьми. У нас не допускают ни слова протеста. У нас подчинённый послушен до раболепства, он не смеет критиковать. Конечно, не стоит критиковать пустячных приказаний начальства, но полное отсутствие критики убивает мышление, и человек уже ни в чём не может проявить инициативы.

– Вот здесь ты прав, – тяжело вздохнул Михаил. – Это просто беда наша. Правительство не допускает, чтобы в России люди сами о себе заботились, как это повсюду делается в благоустроенных странах. Это, увы, в русской земле не позволено. Крестьяне, хотя и перестали быть крепостными, но всё ещё не сделались полноправными гражданами. А надо, чтобы русские люди и общество в борьбе за свои интересы привыкли надеяться на себя, перестали воображать, что о них кто-то должен заботиться.

– Ты смеёшься, – махнул рукой Павлуша.

– Но мама просто обижена, – откровенно высказал Михаил напоследок. – Ты ведь не чужой нам. Так что не отвертишься. Вижу тебя насквозь, – пошутил он, но шутка вышла кислая.

Накануне издательство Сабашниковых выпустило брошюру одного из подчинённых Небогатова, пожелавшего остаться неизвестным, под названием "Последние дни 2-й Тихоокеанской эскадры". Экземпляр брошюры лежал на столе на видном месте. Михаил пролистал его, несколько раз остановился на каких-то местах, усмехнулся и положил на место. Но на прощанье попросил:

– Я возьму?

* * *

По правилам Военно-Морского Судебного Устава все обвиняемые офицеры подлежали суждению в обыкновенном военно-морском суде, но по Высочайшему повелению дело о них было передано на рассмотрение Особого Присутствия, в состав которого вошли высшие представители флота – адмиралы. Суд происходил в кают-компании Крюковских казарм на Большой Морской, где было местопребывание 8-го флотского экипажа. До перекрёстного допроса свидетелей по делу о сдаче броненосца береговой обороны «Адмирал Сенявин» дошли только 29-го ноября.

Первым было оглашено показание Егора Подшивалова, матроса с броненосца "Адмирал Сенявин".

– 15 мая я был ординарцем при командире. Когда неприятель приближался, у нас сыграли боевую тревогу и собирались открыть огонь, но сигнальщик объявил, что адмирал сдаётся в плен. Тогда командир сказал: "Если адмирал сдаётся, то и я сдаюсь" и запретил стрелять, несмотря на просьбы офицеров. Здесь были старший артиллерист, лейтенант Белавенец, лейтенант Якушев и лейтенант Рощаковский, который весь бой провёл бессменно на башне. Офицеров перед сдачей командир не собирал. Японский флаг мы подняли последними, как и шли последними. Офицеры приказали команде готовиться к спасению, говоря, что сейчас взорвут или потопят судно, но командир закричал: "Кто вам приказал готовиться? Рвать судна не будем!", а потом сказал ревизору: "Пойдемте к сундуку, а то японцы всё заберут". Взяли разводящего, открыли сундук и раздали команде деньги, вложенные ею без книжек, однако на многих денег не хватило.

После оглашения показаний Подшивалова был приведен к присяге судовой врач "Сенявина" коллежский асессор Емельянов.