Тридевять земель

Слово попросил присяжный поверенный Шерман.

– Вы сказали, что команда был утомлена. С 12-го мая она не имела отдыха?

Алексей Алексеевич повёл плечами.

– Я помню, например, что 14-го мая была спешная погрузка угля. Перед боем уголь пришлось погружать в угольные ямы, потому что он мешал движению башни.

– Совета не было перед сдачей? Она была неожиданной?

– Да, сдачи никто не ожидал.

Опять вступил присяжный поверенный Раппопорт.

– Когда вы узнали о сдаче, то сказали: "Такого позора в России ещё не было". Что это было? Констатирование факта, или вы имели в виду возможность дальнейшего боя? Или это был возглас под влиянием момента?

– Я имел в виду, – ответил Алексей Алексеевич с какой-то совершенно новой интонацией, – что мы попали в такое положение, из которого нет выхода. Уже само это положение я считал позорным.

– Позор относился к тем, которые сдались или которые послали?

– Я этого не могу знать, – сказал Алексей Алексеевич, и губы его тронула едва заметная усмешка.

* * *

Кают-компания представляла собой просторное помещение с высокими потолками, но от присутствия ста с лишним человек подсудимых, их защитников, судей и секретарей воздух сгустился. В зале кают-компании висело напряжение, но прапорщик по механической части Чепаченко-Павловский своими показаниями невольно разрядил атмосферу. Отрицая свою виновность, он подчеркнул, что, по его мнению, не он сдался, а его сдали неприятелю. Чепаченко-Павловский поступил на службу лишь на время войны из Добровольного флота и с Морским Уставом не успел даже ознакомиться.

– Машину и котлы сдал японцам в исправности, – добавил он простодушно, и это вызвало в зале сдержанные смешки. По рядам прошло шевеление. Многие, застывшие в неудобных позах, нашли минуту подходящей придать своим членам более удобное положение. Слова Чепаченко оживили собрание, как если бы кто-то в душной, полной табачного дыма комнате на мгновение открыл бы форточку, но этой малости хватило, чтобы перевести дух.

Когда был вызван свидетель священник отец Зосима, по залу прошло лёгкое волнение. Головы сидящих в задних рядах закачались: все хотели получше его разглядеть. Зосима прошёл, занял место на кафедре и обвёл зал спокойными близорукими глазами.

Председатель:

– Скажите, что вам известно.

– 15 мая я был на юте корабля, – заговорил отец Зосима, – Неприятель показался с левой стороны и, когда начали стрелять, у нас пробили боевую тревогу. Затем во время стрельбы с верхней палубы по мостику спустился штурман лейтенант Якушев и кричал: "Позор, Небогатов сдался!" Затем были вызваны снизу из кочегарки люди, и старшим механиком было дано распоряжение о затоплении корабля. На юте сошлись матросы, стали надевать койки, спасательные пояса, и затем не помню, они были вызваны наверх и испортили артиллерию.

– Не знаете ли вы, – снова спросил председатель, – как отнеслась команда, когда узнала о сигнале адмирала.

– Не знаю. Команда на следующий день высказывала, что вот нас вели, и мы столько понесли трудов только для того, чтобы отдать нас в руки японцев. Я сказал, что несвоевременно так говорить, когда уже сдались. Они со мной как со священником говорили.

– Когда был поднят сигнал, – вмешался прокурор, – вы не слышали чего-нибудь?

– Команда выполняла всё, что приказывали офицеры.

– Нет, – уточнил прокурор, – я говорю по поводу сигнала. Когда его подняли, не было совета офицеров?

– Я, кажется, в показании говорил, что до боя 15 мая офицеры согласились между собою взорваться, но были ли заложены патроны или нет – не знаю.

– До 15 мая офицеры высказывали, – удивился прокурор, – что сдаваться не будут и решили взорваться?

– За всё время плавания замечалось бодрое настроение команды. Как команда, так и офицеры несли труды одинаково. Например, у нас во время плавания часто нагружались углём, и офицеры принимали участие в работах, помогая матросам и сами пачкались, так что иной выходил к обеду, не имея возможности переменить костюма.

После реплики прокурора как горох посыпались вопросы защиты.

– Попал хоть один снаряд в броненосец? – снова задал вопрос прокурор.

– Да, был слышен удар и электричество потухло. Говорили, была пробита труба.

– Какое настроение было на судне 15 мая, – спросил присяжный поверенный Казаринов, – до поднятия сигнала о сдаче?

– Боевое было настроение.

– Изменилось ли оно после поднятия флага?

– У нас была такая суматоха, что я не могу объяснить настроения.

– Вы видели матросов в спасательных поясах. Сколько таких матросов было?

– Я не могу сказать. Это была толпа. Некоторые держали доски.

– Значит, запасались деревом, так как не хватило поясов. Шлюпок не было? Были занайтовлены?

– Не знаю.

– Вы говорите, – взял слово присяжный поверенный Адамов, – что нравственное состояние команды и офицеров было высокое?

– У нас не было мысли о сдаче, – сказал Зосима, – и я даже не понимал, как можно сдаться.