Тридевять земель

– Да, – вспомнил вдруг Михаил, – ко вчерашнему разговору. Не надо думать, что правда где-то здесь зарыта, в чернозёме Рязанской или Липецкой области.

– Ага, – отозвался Вячеслав, с головой погружаясь в воду и раскрыв глаза в зеленой мути.

Навстречу им в высокой густой траве по еле угадываемой стежке шли два мальчика с удочками.

– Ну, что, рыбаки, – весело приветствовал их Михаил, заглядывая в сетку, – чего там у вас?

– Да чё? – ответил мальчик постарше. – Плотвичек пару да раки.

– Раков-то где ловили? – спросил Михаил.

– Да под мостом же, – мотнул мальчик нестриженной головой.

При слове раки Вячеслав вздрогнул. "Вот же оно – Волшебный Рак". Ворона, Бобик и Волшебный Рак. Теперь вся троица была в сборе. И от того, что он вспомнил, он испытал такой мгновенный прилив радостных сил, какой в последний раз испытывал, наверное, только в юности. Он смотрел на Михаила, на мальчиков, понимал, что они еще о чём-то говорили, но совершенно не слышал слов, а если бы и слышал, то всё равно ничего бы не понял. Солнце немилосердно жгло его ничем непокрытую голову, но в этом внезапном восторге хотелось, чтобы оно наддало ещё. Сквозь густую листву ольхи сквозила тугая, текучая забрызганная солнцем вода, под ногами лежала доведенная до истомы, покорная земля, которой нечем было прикрыться от бесстыжего жара и которая отдавалась целомудренным ароматом разогретых трав и полевых цветов.

Вячеслав сделал глубокий вдох. "Неужели это всё мое?" – в какой-то сладкой истоме подумалось ему.

* * *

Хотя немало уже времени прошло с тех пор, как Сергей Леонидович водворился в Соловьёвке, мыслью и чувством он был ещё в Германии. Часто в его сознании воскресал образ Замковой горы, дворец пфальцграфа Фридриха, и он видел всю эту величавую развалину в мельчайших подробностях, и даже плющ, увивающий окна, узор фронтонов и кустарники, выросшие в расщелинах «восьмиугольной башни». Видел Святую гору с уединенной церковкой на её вершине, монастырь Нейбург, белеющий на зеленом горном склоне, романтическую долину Mausbachtal с ее хуторами и возделанными полями, лежащими на земле аккуратными цветными латками. Хорошо бывало, оставив библиотеку или выйдя из узких дверей старинного и мрачного университетского здания, уже через несколько минут очутиться под сенью букового леса, в тенистом ущелье над сверкающим Неккаром, созерцать необозримое море лесистых высот, прославленный в немецкой Песни о Нибелунгах лес Одина, Odenwald, пить из глиняной кружки прохладное пфальцское вино, слушать, как шумит горный ветер в ветвях старых раскидистых лип, и думать о том, что эти лесистые горы – лес Одина, что именно здесь живут Нибелунги, здесь стоял замок короля Гунтера и прекрасной Кримгильды, и что в этих местах был убит Зигфрид, намеченный роком спаситель Одина и его богов…

Хотя немецкие студенты по своей старинной традиции сторонились иностранцев, образуя замкнутые корпорации, существовало и так называемое "свободное студенчество", действительно свободное от старинной забавы Гейдельберга – дуэлей на рапирах и шпагах, но также свободное от клятвенных обещаний и обязательных взносов, и Сергей Леонидович быстро и коротко сошелся с одним из его представителей – Фридрихом фон Афтердингеном. Он был местный уроженец, поместье его находилось в нескольких милях от города, на берегу Неккара. Хотя род его и уступал в знатности местным заводилам графам фон Эберштейн, тем не менее он мог гордиться тем обстоятельством, что один из его предков был в числе тех самых шестидесяти рыцарей, сошедших с ума от мистического ужаса, когда во время третьего крестового похода Фридриха Барбароссу в горах Тавра унесли быстрые воды Салефы. Однако Фридрих Афтердинген обладал счастливым качеством – он был чужд кичливости, и вовсе не считал, что на достоинство и чувства могут притязать исключительно экземпляры немецкого происхождения, обладающие правом ставить перед своей фамилией частичку "фон" или какой-нибудь титул, и ничуть не разделял священной веры одного своего соплеменника, который по какому-то недоразумению полагал, что человек начинается с барона.

"Свободное студенчество" время от времени устраивало доклады на самые разные темы, которые читались в нарочно предназначенном для этого пивном баре, и слушатели располагались за большим, длинным и узким столом. Перед началом доклада кельнер приносил каждому присутствующему большую глиняную кружку пива с металлической крышкой и ставил чёрточку на круглой картонной подставке. Когда кто-нибудь опустошал кружку и хотел повторения, то просто оставлял крышку открытой.