Тридевять земель

– Вот это я и хотел сказать, – согласился Михаил. – А вторая?

– Вот тебе и вторая: большинство людей в России считают, что власть от Бога, а те, кто обходится без него, просто уверены, что власть – не их дело. Причины своих неустройств они ищут в чём угодно, но только не в действиях власти, поэтому не ропщут на трудности, а власть беззастенчиво этим пользуется.

Гольянов обвел взглядом лежащее перед ним пространство.

– Родина перестала быть матерью, и она неизлечима… Вот о чём я подумал: раньше земля эта дороже золота была, мужики за неё на межах в топоры друг друга брали, в косы, каждый клочок возделан был, ухожен, а теперь, – Вячеслав обвёл рукой всю громадную луговину, примыкающую к реке, – заросла вся, трава вон по грудь, да и та дурная. Земля. Кормилица. Кому она теперь кормилица?

– Ну, не скажи. Дело в нас, в нас самих дело. России повезло тем, что у нас есть много, много земли, ценность которой мы ещё не осознали. Земля главный союзник человека в борьбе с любой душевной заразой. Земля никогда тебя не уволит, её не интересует твой статус, но она кормит. Когда рушатся города, сёла остаются. Ниже земли никогда не упадёшь.

Гольянов усмехнулся, и, слегка покачиваясь, направился к машине.

– Не так всё просто, – бросил он на ходу.

Вернулся он с чёрной папкой из тонко выделанной кожи.

– Вот, полюбуйся, – и с этими словами Гольянов извлёк из папки документ, исходящий от департамента культуры Рязанской области.

"Уважаемый Вячеслав Анатольевич!

Государственное учреждение культуры Рязанской области « Центр по охране и использованию памятников истории и культуры» уведомляет, что Вы являетесь собственником выявленного объекта культурного наследия « Усадьба участника Крымской войны 1853–1856 гг. капитана 1 ранга В.Ф.Казнакова», расположенного по адресу: Рязанская область, Сараевский район, село Ягодное, ул. Соловьевка, д. 28", находящегося на государственной охране согласно списку выявленных объектов культурного наследия, утверждённому первым заместителем директора департамента культуры Рязанской области 20 сентября 2011 года".

Далее в соответствии со статьями 48, 56, 63 Федерального закона Гольянову, как собственнику объекта, предлагалось оформить охранный документ "по использованию недвижимого памятника".

– И к чему это тебя обязывает? – поинтересовался Михаил, возвращая бумагу. Он ещё не успел сообразить, что этот документ может значить лично для него.

– Обязывает, – вздохнул Гольянов, – ещё как обязывает. Как собственник должен восстановить. Что ж они сами-то не восстанавливали? Закон этот, между прочим, в две тысячи втором принят. То стоял дом никому до него дело не было, я и покупал-то его, как одно из зданий центральной усадьбы, контора отделений там была, а как разведали, что появился собственник, так сразу памятником признали, сразу объект культурного наследия. И никуда не денешься. Сейчас пахать начну, так выяснится, что на этом поле была ставка татарского хана какого-нибудь.

– Ездили к ним уже? – Михаил кивнул головой в ту сторону, где предполагался областной центр.

– Пока нет, – ответил Гольянов. – Я бы и сам отреставрировал, без их напоминаний, да денег нет, – неожиданно признался он.

Михаил не очень понял, как может не быть денег у владельца двух тысяч гектаров, но тут же сообразил, что бывает всякое.

– Там в одной комнате до сих пор дубовый потолок наборный – лет сто пятьдесят ему, как только не разобрали?

Михаил пожал плечами. До него вдруг дошёл смысл прочитанного.

– С другой стороны, интересно всё это, конечно. Может, и здесь потомки какие-нибудь есть. Или во Франции, например, – предположил Гольянов. – Ты здесь старожил, ничего не слыхал?

Михаил посмотрел на Гольянова задумчиво, зачем-то откашлялся и смущённо сказал:

– Ты не поверишь, но есть.

* * *

И действительно, поверить в то, что рассказал Михаил, было не просто.

Долгого сна после выпитого не получилось, поэтому поднялись рано, когда ещё туман не сошёл с полей. Но пока допили пиво, напились чаю, солнце вломилось в небо и, калёное, растеклось слепящей лавой.

– Это что же получается, – рассмеялся Гольянов, – это мы теперь с тобой в некотором роде родственники.

– Ну да, – усмехнулся Михаил. – В некотором роде. В известном смысле.

Вячеслав прошёлся по двору, остановился у берёзы и погладил её черные морщины.

– Россия любимая моя, родные берёзки-тополя, – напел он, – как дорога ты для солдата родная русская земля.

– Это ты к чему? – спросил Михаил.

– Да так, – рассмеялся Вячеслав, – потом расскажу.

Вспомнился ему сокамерник Пашок и ребята, с которыми четверть века назад под звуки этой песни маршировал он на раскаленном плацу Ферганы. Там были русские, украинцы и белорусы, литовцы, башкиры и татары, и даже один дагестанец, знаменитый тем, что однажды выполнил на турнике двести с лишним подъемов переворотом, и не было ни в ком из них сомнений в сакральности берёзки.

Солнце запустило во двор горячие лапы, и спасение в этот час было только у речки. Берега её были илистые, но под стремниной лежал гладкий, мелкий песок.