Тридевять земель

– Ну да, кровь со всей земли собрали, высосали, теперь сидим, пьём её, – отшутился Михаил, но от Сашкиного замечания ему сделалось не по себе.

– Ну, в общем, дела такие, – Усачёв сменил тон. – Метрических книг после тысяча восемьсот девяносто пятого года у них нет.

– Где ж они могут быть?

– Да где угодно, – ответил Усачёв. – А может, их вообще уже нет…

– Ну, а какие-то другие документы были или нет?

– Да были. Посемейные книги это называется.

– Может их поднять?

Усачёв подумал.

– Можно, конечно, глянуть… – сказал он и тут же резонно заметил: – Только что оно вам даст? Она же с семнадцатого? Если в восемнадцатом году выписывали, так у ней на руках и должно быть, уже тогда ЗАГС-ы были. Это уж дома ищите.

– Да, это верно, – задумался Михаил. – Ни к чему это все… Ну, спаси Бог, Александр Михайлович, – так Михаил от избытка чувств повеличал Сашку, и Усачёву это понравилось.

– Пока не на чем, – важно ответил он. Весь его вид изображал удовлетворение хорошо, со смекалкой сделанной работой.

Между тем наступил совсем вечер. Главная улица районного центра опустела, рынок свернулся ещё около пяти, теперь только несколько таксистов на старых расхристанных иномарках скучали у газетного киоска, из двери единственного незакрывшегося продовольственного магазина в синеющий воздух вываливался жёлтый вытянутый ромб электрического света и обросшая собака в репьях трусцой пересекала опустевшую проезжую часть.

– Ну, вы куда теперь? – поинтересовался Александр Михайлович с многозначительной улыбкой. – В деревню?

* * *

Людка с Михаилом больше не видели возможности, да и необходимости скрывать свою связь от деревенских стариков – она оказалась настолько серьёзной, что прятки казались детскими играми, а они уже давно не были теми ребятами, которыми их помнили. Учуяли это и старики, а потому ни слова осуждения, ни косого взгляда себе не позволяли, перенеся свое внимание на другие поводы к сплетням, которые нет-нет да и поставляла пустеющая деревня. Михаил рассказывал про Таню, о её детях и новых курортных предпочтениях.

Встреча с Михаилом, точнее, её последствия, оказались для Людки столь же неожиданными, как и для него самого. Детские годы Людка провела в деревне, туда же на лето приезжала Ольга Панкратовна и привозила своих внуков – Мишу и Таню; дворы их стояли недалеко друг от друга, других детей поблизости не было, и они по естественному ходу вещей были обречены на совместное времяпровождение.

Ещё студенткой как-то раз она приезжала в Москву на несколько дней, и останавливалась в той квартире, где Таня жила вместе с Ириной Александровной, и они с Таней даже ходили в театр. Выходного платья у Людки не оказалось, и они наскоро прилаживали под ее фигуру одно из Таниных платьев. Но время заносит старые связи пеплом новых впечатлений, своя жизнь уводит на свои дороги, разводит пути.

Умерла Ольга Панкратовна, Таня в деревню больше не ездила, не ездил и Михаил. Умер Людкин дед Иван Лукич, но бабушка пережила его, и Людка несколько раз за лето обязательно навещала её.

Когда Интернет по новому соединил массы людей, Людка пыталась найти Таню в социальных сетях, но Таня по характеру своему избегала этого всеобщего увлечения. О Михаиле Людка никогда не думала, – Михаил для неё был просто братом Тани. Что он делает, где живёт, – все эти вопросы имели для неё прикладное значение.

И вот теперь, когда они случайно столкнулись в кадастровом отделе районного центра, она увидела совсем другого Михаила. Время словно бы образовало ценз, согласно которому детская пора оказалась как будто отрезанной и связанные с ней ощущения и табу утратили свою силу.

Они сидели рядом с опустевшей деревней, на пустой земле, под перепаханным ветром небом, смотрели, как багровеет солнце и медленно уходит в землю.

– С землёй-то что решил? – поинтересовалась Людка. – В суд пойдёшь?

– Пойду, – упрямо сказал Михаил, покусывая подсохший стебелек травинки.

– Деньги девать некуда. И что тебе далась земля эта? – с сомнением сказала Людка. – Продавать ты её не будешь. Никто же не отнимает. Делать-то с ней что?

– Я буду хранить эту землю. Если она зарастёт бурьяном, я найму трактор и перепашу поле. Если порастёт молодняком, кустарником, я возьму топор и лопату и буду его вырубать, корчевать. Я буду за ней следить. Я буду её хранить. Я хочу, – твёрдо сказал он, – чтобы жизнь здесь продолжалась.

На лугах за их спинами засыхала клубника, обклёванная жаворонками, и туман скапливался в низинах, во впадинах полей, и серой таинственной пеленой покрывал всё вокруг.

– Кто Сашку-лётчика сжёг? – неожиданно строго спросил Михаил.

– Сашку? – Людка как будто растерялась. – Да, говорят, Сергеичев сжёг. Будто бы он ему дом красил, а Сашка не расплатился.

– Сашка не расплатился? – возмутился Михаил. – Кто ж в это поверит? Лично я не могу.

– Миш, я ведь точно не знаю. Бабушка так говорит, – виновато сказала Людка.

Михаил, не вынимая травинки, молча кивнул.

* * *