Тридевять земель

Скудно было деревенское общение Сергея Леонидовича – не с кем было поговорить о любимых предметах. С Алянчиковым виделись они не часто. Помещиков в уезде, да ещё таких, чтобы хозяйствовали, было перечесть по пальцам, разве что летом становилось повеселей. В уезд съезжались гласные, служившие, а то и просто обретавшиеся по городам и весям. Одним из таких гласных был Александр Павлович Нарольский, владелец Несытина.

Несытино лежало на полдороги от Соловьёвки до уездного города ближе к последнему и являло собой тот переродившийся тип дворянской усадьбы, условиями времени и обстоятельств превращенный в резиденцию для проведения летнего досуга. Хозяйства здесь не велось, остатки земли сдавались внаём, и владельцам оставались прелести старого парка да воспоминания. Обстановка комнат, которыми еще пользовались хозяева, была самая невзыскательная, без малейших претензий на щегольство. Стены и потолки – простые деревянные, гладко выструганные, полы белые, не крашенные, но мебель красивая, из полированной березы, в русском стиле, с деревянным сиденьем.

Владелец Несытина был, главным образом, знаменит тем, что присутствовал при последних трагических минутах жизни министра внутренних дел Сипягина после покушения на него эсером Балмашёвым. Хотя и минуло с той поры уже порядком времени, Александр Павлович, не лишенный драматический жилки, умел воскресить события и заставить предстать во плоти их действующих лиц. 2-го апреля должно было состояться объединенное заседание департамента государственной экономии и Комитета министров. Хотя установленный час уже настал, заседание не открывалось, потому что ожидали приезда Сипягина. Вдруг кто-то вошел в зало и объявил, что Сипягин убит. Все были поражены, не хотели верить этому известию, полагая, что это ложный слух. Но скоро пришлось поверить, – потому что оказалось, что он ранен не на улице, не в пути, а прямо в самом здании Государственного Совета, в передней, где он и лежал. Удивительно еще было то, что никто из бывших в зале не слышал выстрелов. "Я немедленно спустился вниз, – продолжал Александр Павлович, – и увидел бедного Сипягина, лежащего на полу, на каких-то положенных под него подушках, по-видимому, он был без памяти. Недалеко от него стоял красивый молодой человек в свитском мундире. Сначала я подумал, что это адъютант одного из Великих Князей, присланный разузнать о случившемся, но оказалось, что это и есть убийца Сипягина! Странно было видеть его по внешнему виду совершенно спокойным, стоящим в нескольких шагах от своей жертвы. Он прибыл в переднюю Комитета Министров незадолго до приезда Сипягина, заявив, что ему поручено от Великого Князя Сергея Александровича передать пакет на имя Министра Внутренних Дел; когда Сипягин появился, он подошел к нему, подал пакет, и в ту минуту, как Сипягин стал читать поданную ему бумагу, несколько раз выстрелил в него из револьвера. Одна пуля попала в руку стоящего вблизи курьера. До потери сознания Сипягин произнес еще несколько слов, и между ними такие: "Я в жизни никогда никому намеренно не делал зла". Послали за его супругой; я видел её у одра умирающего мужа и дивился силе духа и достоинству, с которой она сдерживала выражения своего горя". Наконец прибыл лазаретный экипаж, и раненого перевезли в Максимилиановскую лечебницу, где он час спустя скончался.

Сразу после этого трагического случая, произошедшего 2-го апреля 1902 года, Александр Павлович оставил Министерство внутренних дел и перешел на службу в Московский Земельный банк, где и труждался в меру сил по сию пору.

Ещё тот год вспоминался Александру Павловичу тем, что в осеннюю сессию Государственного Совета был наконец принят закон об уничтожении круговой поруки. Таким образом ярмо, тяготевшее столько лет над крестьянским сословием и неразрывно связанное с общинным владением, было снято.

– А вспомните, как этого боялись! – восклицал Александр Павлович, для убедительности округляя свои тёмные бархатные глаза. – Ни один скептик не осмелится нынче утверждать, будто после её отмены крестьянские платежи стали поступать хуже! – И он, немного откидываясь на спинку кресла и чуть втягивая подбородок, чтобы удобнее и полнее видеть внимавшее ему общество, обводил лицо за лицом взором настолько торжествующим, что можно было подумать, точно это он сам своими собственными руками и снял упомянутое ярмо.

* * *

Последние несколько лет Нарольский являлся на летние вакации с молоденькой и весьма привлекательной женой. Она прекрасно музицировала, и несколько раз Сергей Леонидович, преодолевая свое смущение, просил ее исполнить что-нибудь из любимых опер. Инструмент был старый, расстроенный и совсем разбитый, но волшебные руки Екатерины Васильевны заставляли забыть об этих недостатках.