Тридевять земель

– Вы забываетесь, милостивый государь! – загремел его голос.

– Забываетесь вы! – так же запальчиво в ответ ему бросил Сергей Леонидович.

– А вы кто такой? – с интересом спросил начальник.

– Я здешний землевладелец и гласный уездного земства.

– Ах, вот что, – уже более спокойно произнёс земский начальник, тотчас сменив тон.

Отец Андрей Восторгов, не имевший возможности вставить в эту перепалку ни малейшего слова и в отчаянии метавшийся по своей светлице, с видимым облегчением отёр пот со лба.

– Господин Казнаков, – поспешил он представить Сергея Леонидовича своему гостю.

– Что ж, позвольте представиться, – щелкнув по-военному каблуками, сказал земский, – имею честь быть новым земским начальником вашего участка Ахлёстышев Иван Ильич.

– Прошу, господа, к столу, – засуетился отец Андрей. – Прасковьюшка, – проворковал он словно горлинка, – прибор давай ещё один. Давай-ка, давай, голубушка, поскорее ты там.

Сергей Леонидович было подсел к самовару, но тотчас же вскочил на ноги.

– Любезнейший Иван Ильич, – сказал он. – Пока крестьяне сидят на земле, нам чаю не пить.

– Ах, вы об этом, – смутился Иван Ильич. – Сейчас пошлю сказать им, чтоб расходились. Я, уж не взыщите, человек военный, так и приемы у меня крутоваты.

Иван Ильич Ахлёстышев благополучно служил в первом батальоне Преображенского полка, где каждый офицер по традиции был лично знаком Государю. В мае шестого года батальон во время наряда в Петергофе устроил митинг, представил разные нелепые требования не только экономические, но и политические, не послушался офицеров, которые приказывали разойтись, не послушал и командира полка Гадона.

– За день до этого был уже митинг у двух рот. Вместо того, чтобы тут же выяснить дело, начальство как всегда у нас думало всё это замять, чтобы не опечалить Государя. И вот срам на весь свет. Преображенцы и бунт!

Весь батальон, не исключая и офицеров, был помещен в "медведь", где содержались исключенные из гвардии и ещё недавно – пленные японцы. Солдаты просили прощения, становились на колени, но их не простили. Выяснилось, что пропаганда велась преимущественно через музыкантов, особенно через тех, кто учился в консерватории. Командир полка был уволен со службы. Батальонный командир подал в отставку, и Иван Ильич, скрепя сердце, был вынужден последовать его примеру. Оба они перешли в гражданскую службу по министерству внутренних дел. Три года прослужил Иван Ильич земским начальником в Елецком уезде, а батальонный командир князь Оболенский сделал карьеру и был назначен Рязанским губернатором, и когда прежний начальник участка вышел в отставку, место его по приглашению бывшего сослуживца заступил Иван Ильич. Это было тем более кстати, что сестра его имела в уезде небольшое имение, и он был доволен этим переводом поближе к ней.

– Насколько я осведомлен и понимаю в юриспруденции, – заявил Сергей Леонидович, – смысл закона 12 июня совершенно противен вашим действиям. Потрудитесь указать место, где там сказано о принудительном разделе?

– Это у вас в земстве всё законы да законы, а у нас закон один – начальство, – с досадой проговорил Ахлёстышев.

– Но для чего было так бессовестно пугать их, что у них отберут землю? – продолжал укорять Сергей Леонидович. – Ведь эдак мы ничего не добьёмся. Как мужику не быть недовольному, когда он видит, что в соседнем уезде, участке или даже волости порядки другие, чем у него, тогда как царь закон издал один для всех.

– По мне так пусть живут как хотят. Меня не убудет. – Иван Ильич немного отошёл и, закинув ногу на ногу, говорил уже свободно и даже искренне. – Я, признаться, прибыл в деревню с предвзятою мыслью подтянуть мужика, но пришел к убеждению, что подтягиванием тут ничего не добьёшься, и что народ нуждается не в подтягивании, а в воспитании – задача, увы, гораздо более трудная, чем подтягивание! Увидал что-либо плохое – запрети, поругай, накажи, посади, посеки – вот суть подтягивания, но ведь мы забываем, что этими путями народ уже столетиями у нас исправляется, а мы всё чем-то недовольны, всё кажется, мало подтягиваем. – Он, прищурившись, помолчал немного. – Я тут с вашим старостой волостным говорил. О том, что здесь в пятом году творилось. А он мне: «Насилиев никаких не было. Били только помещиков и их управляющих, да и только тогда, если они сопротивлялись».

Сергей Леонидович посмеялся, и Иван Ильич тоже скупо улыбнулся.

– Ох уж эта простота – правду говорят, что хуже воровства, – заключил он.

На прощанье Ахлёстышев пообещал:

– Знаете, я всё-таки войду с отношением к губернатору.

Они вышли на воздух и стояли у небольшой делянки с подсолнухом. Киноварью растекался по небу закат. Подсолнух по краям саженей на пять был обсеян просом.