Тридевять земель

На столе горела привернутая лампа, и Сергей Леонидович держался глазами за маленький жёлтый лепесток керосинового пламени. Он вспоминал Гейдельберг, широкий, покрытый лесом холм над городом, на котором высится замок герцога Баденского, который в праздничные дни элегантно подсвечивался электрическим светом. Сергей Леонидович вспоминал, как в ночной тишине тысячи студентов с зажжёнными факелами длинной вереницей медленно двигались по улицам, блики их факелов падали на быстрые воды Неккара, сердито бурлящего под каменными сводами Старого моста, как на площади перед университетом горой сбрасывали факелы, огненный столб поднимался к небу, а студенты, окружив объединенное пламя плотным кольцом, пели средневековый студенческий гимн Gaudeamus igitur, а потом не всегда пристойные песни Шеффеля. Он оторвался от своих видений и перевёл взгляд за окно. Беспросветная белёсая темень будто давила на стекло, чтобы заполнить собою и это маленькое обжитое пространство. Ввернув лампу больше, он приблизился к карте Боко ди Катарро и стал её разглядывать. Итальянская надпись рождала призрак Европы. Снова привернув лампу, он опять уставился в окно. Не верилось, что где-то там, за этими снегами, за этими равнинами лежат ярко освещённые города, кипит умственная жизнь, гремят с университетских кафедр витии. Накануне он получил открытку от Нарольских из Пизы. Он долго любовался ею, этой оберткой якобы иной жизни, а потом, в порыве злого вдохновения написал на свободном её месте юношеское Павлушино стихотворение: "Ночь… поля… луна сияет, нет жилья кругом. Только белый снег сверкает синим огоньком… С побелевшими ветвями, словно в царстве грез, старый лес трясет кудрями сосен и берез… А вдали полоска света сквозь ночной туман: то блестит огнями где-то город-великан… Так и кажется порою, что среди огней он поспорит красотою с красотой полей…"

Спустя несколько дней, встретив Рождество в обществе отца Андрея Восторгова и жены его Василисы Ниловны, дьякона Зефирова и Гапы, он уехал в Москву, а оттуда, осмотрев несколько частных картинных галерей – Солодовникова, Боткина, Цветкова, – которые были в таком распространении у московских меценатов, да пообедав разок у знаменитого Тестова, порывшись в библиотеке Румянцевского музея, отправился в Петербург.

* * *

Лановичи, гостеприимством которых пришлось воспользоваться Сергею Леонидовичу, сменили адрес и уже не жили на Почтамтской улице, а занимали просторную квартиру на Фонтанке в доме Гречишникова, и чуть не насильно перевезли к себе его несложные пожитки из номерa «Hоtel Dеmouth», где он было остановился. Горькие чувства от скоропостижной смерти Александры Николаевны несколько заслонили несчастье с Павлушей, однако даже то небольшое время, утекшее после этих грустных и тревожных для чуткого сердца событий, уже позволяло вести общение, не сверяясь постоянно с правилами приличий.

Детей в семье не прибавилось, их по-прежнему было двое, хотя детьми они оставались лишь в отношении своих родителей. Сын Лановича, Михаил Константинович, тремя годами старше Сергея Леонидовича, несколько лет тому окончив училище Правоведения, служил в Русско-Азиатском банке, но по каким-то своим причинам не спешил покинуть отчий дом, а младшая Лиза, которую покойный Павлуша знал еще гимназисткой, превратилась в очаровательную, умненькую восемнадцатилетнюю девушку, слушательницу Бестужевских курсов. Сергея Леонидовича принимали отлично, интересовались им вполне искренне, словно угадывая, что он прибыл оттуда, где, возможно, вызревало решение их общей судьбы. Всех интересовало положение дел в деревне.

– Сейчас много пишут, что деревня уже не та, какою мы привыкли её себе представлять: грязную, невежественную, суеверную. Уверяют, что она сдвинулась с той мёртвой точки, на которой столько веков стояла, – бодро говорил Михаил Константинович, а Сергей Леонидович глядел на него исподлобья.

– Деревня, говорят, двинулась к просвещению? – усмехнулся он к удивлению Михаила Константиновича. – Да никуда она не двинулась: стоит себе, как и раньше стояла, и больше ничего. Тащат её к просвещению, изо всех сил тащат – это правда. Случайно соберутся несколько человек в уезде, понимающих значение культурной жизни для народа и достаточно влиятельных, чтобы убедить остальных, и двигается дело народного образования. Попадёт в гласные купивший землю в уезде известный доктор: собрание его слушает, и медицина развивается. Но уж лучше так, чем никак, – добавил он и легонько хлопнул ладонью по столу.

Все это были отнюдь неглупые, культурные люди, но они как бы тонули в окружающем их море предвзятостей и предрассудков той среды, недостатки которой несколько лет назад отчасти верно указали авторы "Вех".

– Как там поживает Михаил Павлович? – поинтересовался Константин Николаевич.

– Ремизов? – уточнил Сергей Леонидович.

– Все в кисее своих грёз о старомосковском тереме? – съязвил Михаил Константинович.

Сергей Леонидович благоразумно промолчал.