Тридевять земель

Человек с благодарностью принимает дары прогресса, но не может не видеть, что то, что называлось сегодня прогрессом, уже завтра превращается в нечто механическое и оставляет его равнодушным. Он чувствует, что его внутренняя жизнь не изменяется всем этим. Всего лишь на мгновение нам кажется, будто пришло что-то новое и действительно сняло с нас бремя, но является сознание, что внешний ход вещей ничего не даёт его внутреннему миру, если таковой вообще у него имеется. Он вынужден признать, что стоит на том же самом месте, и вынужден искать тех же самых сил, каких искали и его предки.

Итак, куда же мы идем и идем ли? Никто не может сказать, ибо нам уже не с чем сравнивать нашу современность: условия существования людей в христианских нациях в настоящее время стали более равными, чем они бывали когда-либо в какой-либо стране мира. Поэтому уже достигнутая нами ступень величия не даёт возможности предвидеть то, что ещё может свершиться. Богу вовсе не нужно возвышать свой собственный глас, чтобы мы обнаружили верные приметы его воли. Для этого нам достаточно наблюдать за привычными природными процессами и устанавливать постоянно действующую тенденцию развития событий. Даже не слыша гласа Творца, я знаю, что звёзды движутся в небесном пространстве по тем орбитам, которые были начертаны его перстом. Если долговременное наблюдение и непредвзятые размышления привели в настоящее время людей к признанию того, что прошлое и будущее нашей истории в равной мере определяются постепенным, последовательным наступлением равенства, одно это открытие уже придаёт данному процессу священный характер событий, предопределенных волей верховного Владыки. Желание сдержать развитие демократии, следовательно, представляется борьбой против самого Господа, и народам не остаётся ничего другого, кроме как приспосабливаться к тому общественному устройству, которое навязывается им Провидением.

Должен ли я полагать, что Творец создал человека только для того, чтобы позволить ему до конца дней своих сражаться с той нищетой духа, которая нас окружает? Я не могу в это поверить: Господь уготовил европейским народам более прочное и более спокойное будущее. Я не знаю его замыслов, но я не перестану в это верить только потому, что не могу их постичь, и я предпочту, подобно Токвилю, усомниться в моих собственных умственных способностях, нежели в его справедливости.

Быть может, удивлю тебя, если на прощанье сообщу, что нежданно я обрёл семейное счастье. Кто она? Ах, не задавай этого вопроса: это ангел! Мысль о том, что мне предстоит стать отцом, необычайно забавляет меня – ведь сам я ещё дитя…

* * *

Около середины мая стало известно о приезде Нарольских, и как-то поутру нарочный от них привёз приглашение. Записка была написана рукою Екатерины Васильевны. Имя на рисовой бумаге источало волнующий аромат изысканных духов, и, вдохнув этот запах, Сергей Леонидович почувствовал головокружение: запах вмещал в себя всё, что может быть в мире волнующего и что наскоро представило ему воображение: сады Семирамиды, сладострастная персидская миниатюра, гранаты хотанского ковра, рюмка хереса…

– Невесту-то не сыскали? – встретила его Екатерина Васильевна своим обычным уже вопросом. Алянчиков, сидевший на диване рядом с ней, беззлобно усмехнулся.

– Такой, как вы, нет, а другой не надо, – коротко и ясно отвечал Сергей Леонидович. – Сыграйте-ка что-нибудь из "Снегурочки" Римского-Корсакова, – с неожиданной для себя развязностью попросил он Екатерину Васильевну, и она послушно села за рояль.

Когда Екатерина Васильевна исполнила увертюру и отняла от клавиш свои точёные руки, Сергей Леонидович решительно сказал:

– Не сыскал.

Нарольские переглянулись, Алянчиков с деланой рассеянностью глядел в окно.

– О, – воскликнула Екатерина Васильевна, – тут что-то особенное. Что-то тут да не так.

Сергей Леонидович, подавленный этой прозорливостью, потупил очи, и, чтобы избавиться от непонятного ему разговора, наконец, под лёгкую минуту, посмеиваясь, рассказал про заповеданный лес. Вопреки его опасениям, Нарольские встретили его рассказ об этой операции не только без какой-либо насмешки, но с полнейшим сочувствием.